— Добро нужно закапывать,— сказал кто-то в темном углу.
— На Кировской подряд все спалили...
— Какая глупость, примус забыла выключить! — вспомнила женщина в белом платке.
Мы уселись у входа. Пригляделись. Бомбоубежище чем-то напоминало вокзал, когда в нем сидят пассажиры и ждут поезда. Ожидание на лицах, тревога. Так же скучно детям, они норовят пройтись, посмотреть, поиграть с другими детьми, но матери не отпускают их от себя, отвешивают шлепки, вразумляют — момент ответственный, скоро поезд подадут к перрону.
— Пойти, что ли, примус выключить? — сказала безнадежно женщина в платке.
— Как дети малые! — отозвался кто-то.— Город горит, она вспомнила...
Я увидел тетю Любу, Василису Прекрасную из ТЮЗа. Тетя Люба сидела на раскладном стульчике, поглядывала почему-то на часы, рядом стояла прислоненная к стене гитара в сером чехле. Видно, тетя Люба ничего другого не успела захватить с собой в бомбоубежище, потому что тревогу объявили, когда бомбежка уже началась.
— Вчера мужчина с крыши свалился,— вспомнила старушка.
— Пьяный, что ли?
— Кто знает...
— И чего мелют! — сказала тетя Люба.— Взрывной волной сбросило. Вот сплетницы!
— Убило?
— Руку и ногу сломал,— пояснила тетя Люба.
— Кого же это с крыши-то спихнуло?
— Дерябина, из драматического. Гримера... Дерябина.
— Разве его в армию не призвали? Разве у него броня?
— У него язва желудка...
— И ногу сломал?..
— И руку тоже...
— Повезло человеку,— отозвался кто-то в темном углу.
— Бабка, есть хотим! — вдруг в один голос завопили сестры-близнецы Людка и Любка. Они жили на втором этаже, в восемнадцатом номере. Мать у них была контрабасистка в симфоническом оркестре областной филармонии. Девчонки были капризные, вредные и горластые.
— Бабка, дай хлеба! Есть хотим!
— Некрасиво говорить : «Бабка!» — не смогла утерпеть тетя Клара.— Невежливо... Нужно говорить: «Бабушка».
— Сама вредная карга,— ответили сестры-близнецы Людка и Любка. И заревели: — Хлеба дай, бабка! Есть хотим!
— Вот сегодняшнее воспитание,— сказал кто-то в темном углу.
Женщины заволновались: оказывается, никто не ходил вчера за хлебом.
— Талоны по карточкам обязательно пропадут,— сказала женщина в белом платке.— И сахар не отоварят. Глупость невероятная...
— Я ходил,— сказал кто-то в темном углу.— Что толку... Магазин закрыт, продавцов нет. Сиди теперь из- за них зубами щелкай, как волк дикий.
— Вон Маруська из углового. Что же ты, Марусенька, не в магазине? Кто будет за тебя хлеб-то отпускать? — всполошились женщины.
— Что я, малахольная,— отозвалась Маруська,— голову под бомбы из-за вашего хлеба подставлять. Чай, у меня тоже дети, и муж на фронте.