Продавщица из углового магазина, куда мы ходили за хлебом, сидела на узлах, рядом дочка. Маруськина дочка что-то жевала, и то, что ее дочка что-то жевала, привело в крайнее возмущение всех женщин, и больше всего старушку, бабушку сестер-близнецов Людки и Любки.
— Сама-то жрет в три горла, а наши дети с голоду пухнут. Бесстыжая, немецкая помощница...
— Развели склоку,— сказала Маруська.— Позавидовали. Из глотки рвут. Ребятишки, идите, тута у меня есть немного сухарей. Бублики, конфеты... Вот кусочек колбасы.
Она оделила подошедших детей. Запасов не хватало, Любке и Людке не досталось, они надулись от обиды. Нам с Рогдаем тоже хотелось есть. За два дня одной головкой лука не наешься. Мы же не деревянные человечки, не Буратины, чтоб одним сырым луком питаться.
— Бесстыжая, бесстыжая, что ни говори,— продолжала возмущаться старушка.
— Тихо! — сказала Маруська.— Цыц! У кого карточки с собой, давайте, сбегаю в магазин, возьму хлеба под свою ответственность. Не убьют, живучая, как кошка. Пусть двое со мной пойдут как свидетели — без директора не имею никакого права магазин вскрывать. Акт подпишем.
— Немец тебе составит акт...
— Составит, не составит, поживем — увидим, из-за вас запросто могут за ножку да на солнышко, если талонами за хлеб не отчитаюсь.
К всеобщему удивлению, карточек ни у кого не оказалось — забыли в буфетах, кухонных столах, карманах пиджаков...
— Выдавай без карточек,— потребовали женщины
— Не пойдет! — категорически заявила продавщица.
— Фашист придет, без карточек отоварит,— сказал кто-то в темном углу.— Наведет ревизию.
— Не моя печаль,— сказала Маруська.— Я перед директором в ответе, а не перед фашистом.
Женщины заговорили разом.
Действительно, получалась нелепица — город горит, может, магазин сгорел, армия отступает... Чем хлебу пропадать, лучше его людям раздать.
Вспомнился боец Андрей Смирнов с обгорелыми руками. Может быть, и он зря старался, жизнью рисковал, спасая пакгаузы от огня? Если город сдадут, спасенное от огня добро останется оккупантам. Зачем тогда спасать добро?
Женщины кричали, обступив продавщицу:
— Фашиста хлебом-солью встречаешь!
— Давай ключи!
Неизвестно, чем бы кончился скандал, если бы не открылась дверь убежища и по лестнице не скатились люди. Женщины притихли. Прислушались. Минуту было совсем тихо, потом блеснуло и в окна-щели влетели камни, с потолка посыпалась каменная крошка. Люди попадали на пол. Крик, плач...
Ужасно сидеть в бомбоубежище!
И вдруг тихо и грустно в подвале зазвучала гитара... Заиграла на гитаре тетя Люба. Звуки гитары заставили притихнуть людей, замолчать, встать с пола, застыдиться своего страха.