— В церковь не пойду! — твердо сказал я и положил огарок на скамью.
— Чего? — не поняла тетя Груня. •
— Бога нет,— продолжал я.— Это суеверие, от глупости в бога верят.
— Правильно, правильно,— закивала тетя Груня.— Разве хочу разуверить? Ну, нет бога, ну и пусть его. Я ведь тебя плохому не учу.
Она замолчала на минутку, потом заговорила шепотом. таинственно, заговорщически подмигивая:
— Так-то оно так, а вдруг? — Она подняла палец.— Вдруг что-нибудь да все-таки есть? Ведь недаром старики всегда ходят, а? Вдруг есть, кто знает? Вреда-то все равно не будет, если ты поставишь свечку богородице. Понял? Ты смекай, что к чему. Вреда не будет... А вдруг польза? Много еще непонятного в жизни. Конечно, у вас в городе не так. Пошли, сходим, на народ посмотрим.
Простота логики: вреда не будет, если я схожу с тетей Груней в соседнее село, в церковь, к каким-то попам, которых сроду и в глаза не видел, и решила дело — я пошел, из чистого любопытства.
Шли полем. Было очень жарко. Хотя стояло безветрие, по хлебу разбегались волны, и в размеренном волнообразном движении хлеба было столько спокойствия и почти забытой мною безмятежности, что я даже обрадовался, что мы ушли из деревни куда-то туда, где может быть, еще осталось вчера и не наступило сегодня
ГЛАВА ВТОРАЯ
Видно, церквушку не заняли в горячие тридцатые годы на овощехранилище потому, что была она ветхой и стояла на отшибе. Река здесь текла сонно; ее можно было свободно перейти вброд или переехать на телеге
В церкви был полумрак, пахло керосином. Народу было много — молодухи, пергаментные старушки. Мужчин, не считая меня, двое — солдат с усами и поп Солдат стоял в темном углу, белела выцветшая гимнастерка, на ней поблескивала медаль «За отвагу». Он крестился, потом замирал, как по команде «смирно» Поп сипло что-то бубнил нараспев, его мучил кашель
Бабы падали на колени, били поклоны, били поклоны...
Перед образами чадили керосиновые лампадки, от них-то и тянулся едкий специфический запах. Я поставил огарок домашней свечи перед изображением женщины с ребенком на руках.
Не знаю, как точнее передать то чувство, которое я ощутил в полумраке деревянной церквушки перед изображением женщины с младенцем на руках. Я не думал о том, есть бог на самом деле или нет, я вдру1 подумал, что горе не только у меня одного, что горе такое же у всех стоящих рядом на коленях женщин У нас одно горе.
Религия — вещь серьезная, ее не стряхнешь, как паутину, нужно владеть научным мировоззрением, чтобы быть убежденным атеистом. Наша семья была антирелигиозной, нас с братом не крестили, отец вступил в партию в двадцать втором году, мать ходила в комсомолках, ненависть к поповщине была стопроцентной. Но когда мы с братом остались одни, а я пережил контузию и увидел войну очи в очи, где-то в душе произошел скрытый надлом. Тетя Груня, прихватив меня в церковь за компанию, по простоте душевной, сыграла злую шутку: если бы я в тот момент попал под влияние настоящего верующего, а не богохульницы, которой по сути дела была тетя Груня, возможно, я стал бы верующим. Люди с большим опытом жизни обращались в те дни к богу, а что говорить обо мне? Я вспоминаю этот эпизод не просто так — это был один из ключевых моментов в моем познании мира.