— У моего батюшки была библиотека,— продолжает Шуленин, он думает, что говорит шепотом,— полшкафа библиотека. Не вру! И про роды разные, и про внутренности, и про разные нарывы... Заглядишься! Столько разностей, что диву даешься. Мамаша не давала картинки глядеть. А интересно! Небось в вашей библиотеке такого и нет. Мы с пацанами ключи от шкафа подобрали, все разглядели. Что написано, никак не могли прочитать,— по-иностранному, по-латыни. Сепп, латынь знаешь?
Немношко,— глухо отвечает дядя Боря. Тебе бы тоже интересно было посмотреть. Меня трукая литература интересует...
Между прочим, не думай, что безобразные книги были у моего батюшки,— по-своему понимает ответ Шуленин.— Не как у немцев фотографии. Когда батюшка помер, я книги загнал. Зря продал! Сам бы лучше смотрел. Польза, может быть, была бы. Ты что, жениться надумал?
— Кто вам такую... Кто вам такое сказал? — неуверенно спрашивает дядя Боря.
— Прекратить разговоры,— раздается снаружи команда дневального.
Я еще долго ворочаюсь. Ночь тянется до бесконечности. Под утро засыпаю.
Утру суждено было стать последним в нашей с братом карьере банщиков: забрали нашу баню из ведение роты охраны и передали в хозчасть.
Комиссия по приему «пункта помыва» состояла из подтянутого лейтенанта интендантской службы и четы? рех небритых красноармейцев. У одного из них глаз затек синевой, он косил зрячим глазом, точно собирался дать деру в леса. С нашей стороны присутствовали старшина роты Брагин, боец Сепп и мы с братом, БУ УПЗБВ, лишенные права голоса.
Лейтенант обошел баню, прочел от корки до корки приказ коменданта аэродрома о порядке <м мыва».
— Вид живописный,— заявил он.— Дров, конечно, могли бы побольше запасти, вошебойки нет, санобработка проводилась не полностью. Эй вы, губа, - обратился он к своим подчиненным, как выяснилось, арестованным с гарнизонной гауптвахты,— будете пилить и для бани и для кухни одновременно.
На этом сдача ПП («пункта помыва») закончилась. Уходить отсюда, от баньки, успевшей потемнеть за лето, от запруды, от березничка, изрядно пощипанного на веники, от уютной и ставшей привычной зеленой низинки, было тяжело, я быстро привыкаю к месту и людям. Рогдай уходил не оглядываясь.
Дядя Боря Сепп тоже шел грустный — мы понимали друг друга без слов. На повороте тропинки он обернулся, снял пилотку.
— Ятайга. По-эстонски это означает: «То свита- ния!»
— Какая тайга? — не понял Брагин,— Разве здесь тайга?
— Ятайга по-эстонски: «Прощай!» Непонятная моя речь?
Обидно было все-таки оставлять баньку на руках арестованных с гауптвахты.