— Вот барак — главное здание штаба, за бугром пункт связи, столовая. Запоминай: блиндаж, в нем политотдел; в этом бараке оперативный, строевой...
Он назвал службы и отделы, затем спросил:
— Запомнил?
— Вроде...
— Отлично!
— Слушаюсь!
— Теперь садись, не мозоль глаза, успеешь набегаться.
Странно работал штаб! Прошло целых пятнадцать минут, а приказа не поступало. Может быть, про меня забыли или просто не знали, что рядовой Васин назначен дополнительным рассыльным?
Прошло еще минут десять. Неожиданно в дежурку заглянул какой-то старший лейтенант и попросил:
— Пошлите кого-нибудь к связистам,— телефон не работает.
— Васин,— сказал дежурный по штабу,— беги за бугор на узел связи, разузнай, в чем дело.
— Слушаюсь!
Я выскочил из барака.
— Стой! Вернись!
— Слушаюсь!
— Умерь пыл,— сказал дежурный.— Снимай противогаз, клади под лавку. Лишняя тяжесть. Пустую сумку возьми.
А если химическая тревога?
На сегодня отменяется.
Без противогаза, с пустой сумкой бежать действительно оказалось легче. Я подбегал к бугру, когда из- под земли (здесь находился вход в блиндаж) высунулась голова.
Боец Васин,— четко и радостно доложил я.— Рассыльный...
— Отлично,— сказала голова.
Выполняю приказ. Связь налаживаю.
Без тебя наладят,— сказала голова.
Из блиндажа вылез майор, протянул ученическую общую тетрадь в клеенчатом переплете.
Бери книгу приказов,— сказал он,— Срочно найди...— он назвал ряд фамилий и званий.— Дай расписаться, чтоб потом не говорили: «Не слышали». Когда распишутся, скажешь: «Быть в двадцать один ноль- ноль!»
По уставу выполняется последний приказ. Я повернулся и побежал разыскивать названных лиц, так н не наладив связь. Отбежав шагов сто, я сообразил', что не знаю, куда бежать. Единственное, что запомнил,— фамилию Зозули. Очень странная фамилия. А кто такой Зозуля, я не знал.
Решительным шагом я вошел в первый попавшийся барак. В коридоре стоял лейтенант. Он курил.
— Разрешите обратиться? — спросил я.
— М-м,— лейтенант сделал затяжку.
— Рассыльный по штабу боец Васин... Вы не видели Зозули?
— О! — сказал лейтенант и бросил окурок вместо пепельницы в воронку для подсечки смолы.
Он взял меня за плечо, повернул и, подталкивая в спину, ввел в комнату, на двери которой была цифра «17». Здесь теснились огромные и пузатые фотоувеличители, вдоль стен лежали рулоны бумаги, толстой и белой, было сыро и пахло чем-то едким. Один фотоаппарат, похожий на четырехугольную доску с длинной гармошкой — камерой, почему-то был поставлен на попа; если бы захотели вас сфотографировать, вас бы положили на пол.