Запрокидываю голову.
– Ты этого не сделаешь.
– Уверен? – приподымает бровь, переворачивая стакан.
Струя воды льется мне на лицо, скатываясь за шиворот. Сжимаю руки в кулаки, а сам ржу как конь. Это получается непроизвольно.
Резко выставляю руку, обхватывая ее ногу, и рывком тащу на себя. Все происходит очень быстро, поэтому Гольштейн заваливается на меня сверху, не устояв на своих каблучищах.
– Ну, привет, – прижимаю ее к себе.
– Пусти! Пусти меня, Шелест! – вырывается изо всех сил, извиваясь в моем захвате, который от каждого ее движения становится только крепче.
– Ты только что меня облила.
– Ты сам напросился.
– Да? – поднимаю с пола свой стакан с колой.
– Ты этого не сделаешь, – косится на мою ладонь, в которой теперь покоится стакан.
– Серьезно?
– Не надо.
– Нормально попроси, с выражением, Герда, с выражением…
– Что еще? – шипит, тяжело дыша.
– Ну, – перевожу взгляд на ее ноги.
– Обойдешься, пусти, – орет, – пусти меня, – уже тише и почти не шевелясь.
– Я не услышал.
Гера пару секунд пристально на меня смотрит, и я замечаю начинающие выступать слезы. Разжимаю захват, а дальше болевой туман, эта зараза давит коленом мне между ног. Убью с*чку.
– А теперь послушаю я, – наигранно облизывает губы, а в глазах чистый триумф. Думает, что сделала меня. Наивная.
– Наклонись, – сжимаю ее колено, Гольштейн смотрит на мои руки, но никак не реагирует. Моя ладонь ползет выше, а ее колено давит все сильнее.
– Я что, похожа на дуру, Шелест?
– Есть такое дело, – выдыхаю, стискивая зубы, – сама напросилась, – выплескиваю колу ей на грудь.
Поиграли и хватит. Выкидываю стакан, сжимаю руки на ее талии, поднимая вверх, и через призму боли меняю положение. Ее колено съезжает в сторону, и я проворно усаживаю ее поверх себя.
– Ты придурок, ты идиот, ты меня облил! – верещит, пытаясь меня ударить.
– Правила игры вновь изменились, Ге-ра, – прижимаю ее к себе, чтобы она уже точно не смогла нанести удар.
– Я Герда, – упирается ладонями в мои плечи, стараясь отодвинуться как можно дальше.
– Герда, – тяну ее на себя, между нами максимум пара сантиметров, и меня внутренне колотит от ее близости. Какая-то непонятная хрень, но я вновь чувствую то, что чувствовал в первый день, когда увидел ее в школе. Больное, немое обожание. Она безумно красивая, и настолько же безумно отвратительная в своем поведении.
– Отпусти, – говорит совсем тихо, – кто-нибудь может прийти, – оглядывается.
– А разве тебе есть дело до чужого мнения?
– Нет, но…
– Но есть, – убираю руки, откидываясь на спинку кресла, – Гера, Гера, пугливая Умка.