Тяну за собой дверь, но не усевает раздаться щелчок, как Мила снова начинает кричать.
Я всё равно закрываю дверь и прислоняюсь к ней лбом.
— Пожалуйста, Мила, — шепчу я, зажмурившись. — Мама хочет спать.
— Нет, нет! Папочка, мама, папа! — плачет она.
Раздражаясь, бьюсь лбом о дверь, потому что, чёрт возьми, я устала и хочу плакать.
И я сдаюсь. Я полностью сдаюсь.
Захожу в свою комнату, беру телефон из-под подушки и набираю номер Коннера. Нажимаю на повтор, ожидая, когда он поднимет трубку.
— Привет, — сонно вздыхает он.
— Коннер?
— Софи? Что случилось?
— Она не хочет спать, — говорю я заплетающимся языком. — Она всю ночь не спит, плачет по тебе. Я не могу...
Щипаю себя за переносицу и делаю глубокий вдох. Но слёзы всё равно падают, и я слышу движение на другом конце.
— Дай мне пять минут, и я приду. Хорошо?
Я снова шмыгаю носом и киваю.
— Хорошо? — уточняет он.
— Хорошо! — я практически кричу сквозь слёзы.
Положив трубку, роняю телефон на пол. Чёрт возьми, она ещё никогда не спала так плохо. И это о чём-то да говорит, учитывая, что я спала не более четырёх часов за ночь, пока ей не исполнилось восемнадцать месяцев.
Я испытываю одновременно и злость, и облегчение. Мне не следовало звонить ему, потому что я уже давно и всегда всё делала в одиночку. Я справлялась с этим каждую ночь. Я ни разу не сломалась, не звала на помощь, ничего не делала и справлялась.
Я не хочу, чтобы он видел, насколько я слаба, раз позвала его.
Но у всех нас есть переломный момент. И в ту секунду, когда я позвонила ему, произошёл мой. Последние две недели были настолько тяжёлыми и эмоциональными, что у меня просто нет сил бороться.
В этот момент у меня нет сил бороться с Милой. У меня нет сил скорбеть по отцу или двигаться по каждому дерьмовому закоулку этого проклятого города. Нет энергии на восстановление дружбы всей своей жизни, и, чертовски уверена, у меня нет времени бороться с Коннером Бёрком.
Я из последних сил заставляю себя подняться с постели и, шатаясь, пойти в комнату Милы. Она стоит в своей кроватке, её лицо ярко-красного цвета, а по щекам катятся слёзы. Я поднимаю её и прижимаю к себе. Меня наполняет чувство вины из-за того, что я позволила ей так расстроиться, но я просто делала то, что считала правильным.
Тяжело использовать это оправдание, когда всё, что я считала правильным, на самом деле не так.
— Папа придёт, — успокаивающе говорю прямо в ушко Миле. — Он скоро будет здесь.
Дверь открывается, и заходит Коннер. Он одет в толстовку Dirty B. и спортивные штаны, на ногах старые кроссовки, а волосы торчат во все стороны. Если бы я не была такой чертовски уставшей, то посмеялась бы над ним.