Я думала о вчерашней ночи и нашем разговоре с Дэйраном. Мне казалось, что мы тоже смешиваемся, но я была не права.
Дэйран во всем был уникальным. Только он растворялся не растворяясь. Темнел самой непроглядной чернотой и одновременно ослепительно сиял светом. Он жил по максимуму, и, в то же время, едва существовал, ведь эта жизнь была ему навязана чужой волей, несправедливостью.
А еще между моим освобождением и спасением Каира он выбирал нас обоих.
Я глянула через плечо: Дэйран сидел позади шагах в десяти на краю каменного выступа, сцепив пальцы перед собой, и не спускал с меня взгляда. Мягко мне улыбнулся, прищурившись, и склонил голову на другой бок.
Он запоминал меня. Как тогда на интервью.
Отвернулась и стиснула мастихин в руках, сцепив зубы.
Пробраться в космический транспортник Скотта Фримана теперь показалось мне таким пустяком! Как могла я вмешаться в события совершенно другого масштаба? Как вырвать Дэйрана из этой круговерти?
– Леа, посмотришь? – сосредоточенно позвал меня Эрик, не спуская придирчивого взгляда с полотна.
Вытащить киборга на пленэр оказалось не сложно. Я намеренно не стала дознаваться, чем Эрик так занят в последние дни, что почти не бывает дома. Даже отца не стала расспрашивать. Захочет – расскажет сам. Перед тем, как поведать ему о возможностях, предложенных Марио, хотелось завоевать чуть больше доверия киборга, предоставив ему свободу. Я ведь говорила, что он впервые может подумать о том, чем хотел бы заняться.
И сейчас мы сидели в нескольких шагах друг от друга с мольбертами, пытаясь обуздать каждый свою стихию. Эрик – внешнюю, я – внутреннюю.
На скалы вдруг накатила особенно пенная волна, а ветер радостно подхватил вуаль мелких брызг и накрыл нас с головой. Джиджи на мольберте Эрика взвизгнул и опасливо поджал лапки, тревожно оглядываясь.
– Джи, ты же медуза, – усмехнулась я, поспешно скрывая восторг от полотна Эрика. Всего лишь набросок-подмалевок, но я не могла оторвать взгляд и радовалась, что наотрез отказалась его учить. Я так не умела. Киборг снова умудрился раскрыть потенциал каждой детали сюжета. Там, где я видела всего лишь легкий оттенок, он вскрывал целую палитру цветов, переходя из одного в другой. Не жаловал темное, больше использовал свет и блики, умело соединяя их с цветом. А в центре картины уже виднелся намек на радугу в преломлении водяных брызг. Невозможно сочная и глубокая бирюза на заднем фоне и сотни цветных капель, выбрасывающихся на зрителя из дикой пучины.
Я даже и не думала, что Леон можно было изобразить еще более живым!