Она фыркнула. Дьявол, наверное, выменивал души, используя такую же притягательную, соблазнительную интонацию.
— Нет, спасибо. Я думаю, что смогу жить без этих мысленных образов.
Его низкий смешок проник под ее платье и опустился на кожу нежной лаской.
— Отвечая на твой вопрос, да, я раздумывал, стоит ли тебя оскорблять, — его взор скользнул ниже, проходясь по глубокому V-образному вырезу совсем не скромного рубиново-красного платья в пол. Энергия его внимания почти обожгла ее кожу. И, как глупого мотылька к смертельному пламени, ее влекло к этому жару. — Но затем я заметил, как смягчились твои глаза, как ускорилось дыхание, как затвердели твои соски. Возбуждение, дорогая. Вот, что ты чувствовала. Жар. Спорю, что и влажность. Но оскорбление? И. Близко. Нет, — прорычал он. — И, для протокола, у меня нет никаких мысленных образов женщин до тебя. Все воспоминания заменили фантазии о тебе в моей постели, о твоих божественных изгибах, обнаженных для меня, моих рук и члена. О том, как ты примешь меня так глубоко в себя, что я не смогу найти выход из тебя.
— Хватит, — проскрипела она, ее тело набухло, сжалось, протестуя против пустоты, которую, она чувствовала на уровне инстинктов, мог заполнить и насытить только он.
— Ты отвергаешь мою откровенность. Это то, что Тайлер и другие мужчины, с которыми ты встречалась, будучи слишком лицемерными и консервативными, боялись предоставить тебе. Но они об этом думали, дорогая. Мужчина должен быть рожден без члена, если он может смотреть на тебя и не хотеть.
Унижение, гнев и грусть смешались в ней, его слова окунули ее в пучину суровой реальности и разорвали паутину желания, которую он так легко сплел.
— Ты ошибаешься, — заявила она, боль пульсировала в ее груди, как сигнальный огонь маяка. — Ты часто требуешь, чтобы я не притворялась. Ладно, не буду. Так что давай не будем притворяться, что тебе желанно во мне что-то, помимо моего, — ее губы изогнулись в горькой улыбке, — тела. Давай не будем притворяться, что я подхожу под шаблон привлекающей тебя женщины, давай не будем притворяться, что ты не такой же, как другие мужчины, разве что используешь менее приятные слова. Им были нужны деньги или отцовские связи, а тебе — месть. Никакой разницы. Все то же равнодушие. Все тот же бизнес.
Ярость рассекла черты его лица, превратив в остро заточенный камень, шрам разделил пополам бровь, став бледной отметиной на упругой коже. Прежде чем он ответил, распахнулась дверь лимузина, и появился водитель. С контролируемой грацией, не скрывавшей его гнев, Лукас вышел из автомобиля. В тот момент она ненавидела себя за то, что впитывает вид его мощных плеч и гибких мускулов под черной тканью его брюк.