Амбиции гайдзина (Возяков) - страница 37

— А ваш брат… — я не удержался. У того ужаса должны были быть причины. И если искать их не в сюзерне, то где еще?

— Не слишком умерен в своих желаниях, как ты уже понял. — твою же мать. Если даже она, средневековая японка, признает это…

— Но… — я не сумел продолжить. Было чувство, что я хожу по очень тонкой грани. Все-же Набуна мне не просто начальство.

— Это его право. — так и хотелось спросить про ее реакцию на предложение свадьбы, но я сдержался. — Можешь идти.

Я, поклонившись, вышел из комнаты.

* * *

Сказать, что мне было тяжело удержать лицо, значит не сказать ничего. Не помню, как я добрался до своей комнаты, но рухнув на футоон молча схватился за лицо.

Я не был разочарован — я изначально не строил иллюзий на счет Набуны. Она хоть и прогрессивный, но средневековый житель. Производное от своего общества и своей цивилизации. Своей этической системы.

Не мне судить. Я пришел из другого времени, другого мира. Из сытого времени, в котором кольт всех уравнял, а "сильный подавляет слабого" сменило "все люди равны между собой". Здесь нет и не может быть ни естественных прав человека, ни конституции, ни просто нормальной для меня системы общественных отношений.

Мораль — продукт эволюции, и до привычной мне местным карабкаться еще около пятисот лет. Сквозь моря крови и великие открытия, ошибки, боль и кровь, постепенно становясь гуманнее.

Кто сказал, что естественно — это хорошо? Все естественное направлено только и исключительно на выживание. Это закон природы, порожденный жесткой конкуренцией и ограниченностью ресурсов.

Все, что есть в человеке хорошего — результат не естественного образования и работы над собой, сострадания и сочувствия. Все это порождения исскуственного достатка ресурсов, при котором исчезла необходимость грызть друг друга ради выживания.

Все это было у меня. Ничего этого не было и не могло быть у местных. Я не имею права их осуждать.

В обществе постоянно бушующих войн происходящее не может не быть нормой. Крайний консерватизм, жесткая вертикаль власти, вседозволенность и исключительное право на любые действия у вышестоящих к нижестоящим — все это лишь необходимость.

Так почему мне так плохо?

Я ведь почти подстроился. Это не мой мир, не мой монастырь, и я принял общий устав. Вам нужна моя жизнь? Вы можете ее забрать, если я нарушу такой закон и таким будет наказание. Вам нужны мои знания? Пожалуйста, берите, развивайтесь, я приложу все усилия, чтобы облегчить вам путь. Вам нужны мои глаза? Если цель того заслуживает — хорошо, не жалко.

Так почему я не могу смириться с этим?