Очнулся я на полу, покрытом шкурами. Из одежды на мне была русская льняная рубаха да повязка на голове. Башка тихонько ныла, во рту тоже было погано, болел язык. Рядом слышались стоны и причитания. Кто-то матерился. Открывать глаза не хотелось, боясь спугнуть покой и вызвать головную боль, но глаза всё-таки открылись, не смотря на слипшиеся ресницы.
Несколько женщин обходили лежащих, как и я на полу, раненых. Кому-то делали перевязки, кого-то чем-то поили. Прям прифронтовой госпиталь, подумал я и приподнялся на локтях. Кто-то позвал Вовку, тот появился, хромая на костыле, весь в синяках с ковшом в руках.
— Ну что живой? — обратился он ко мне, — на-ка во, испей.
Я с жадностью приложился к воде и, отдышавшись, с трудом ворочая языком, спросил:
— Что с ногой?
— Бог миловал, скоро заживёт.
— А что со мной? Долго валяюсь?
— Сотрясение, рассечения и ушибы тканей, прикушенный язык, ну и синяки да шишки, ибо побегали по тебе изрядно. Можно сказать, повезло. Валяешься часов десять. Рассечение на твоей башке я зашил, а надо было наоборот глубже проковырять, что б впредь исполнял команды. Ладно, отдыхай. Потом потрындим, мне к Даниле надо.
— А что с ним?
— Когда вторую лодью взяли, он помогал павших да раненых подбирать, а потом один по лесу железо да стрелы искал, ну и на пятерых недобитков нарвался. Хоть сам порядком помятый, да подраненный был, но троих положил, а ещё с двумя уже не сдюжил… Благо парни Любимовы, авангардом, от Бурея возвращались. Они, долго не думая, вогнали супостатам по стреле под глаз, а Данилу с топорком в лопатке и сломанной кистью ко мне на руках принесли.
Остаток дня я провёл в думах и посильной помощи раненым. Кому воды приносил, хромая всем телом, а из-под кого убрать надо было, тоже не брезговал. Ночью спал беспокойно. Сны, сны, сны, да все разные, тяжёлые.
Утром появился Бурей. Всех обходил, прислушивался, Вовке советы давал, а тот к моему удивлению соглашался и просил потом помочь. Бурей не отказывал.
Старик не обошёл вниманием и меня.
— Как твои хвори-свербячки Владислав? — Спросил ведун.
— Уходят, дед Бурей. Уже бегаю.
— Да видал я, како ты с ковшом телепался, переваливаясь яко утка на льду. Знатно по тебе посигали. До дому не тянет? — серьёзно спросил он.
Я понял, к чему клонит Бурей и ответил:
— Нет, Бурей. Позвольте я у вас ещё погощу.
— Значит любо тебе наше гостеприимство! — Старик удовлетворённо кивнул и удалился к раненым. Я проводил его взглядом и откусил яблоко… Кислятина-А-А……
Через пару дней я был почти огурцом, с редкими болями в голове. Поселили меня у бабы Меланьи. Бабуся была добродушная, но ворчливая, а по разговору напоминала кино-Бабу-Ягу в исполнении Милляра. Меня это очень веселило и подталкивало на общение в стиле героя киносказок Иванушки. Когда я её спрашивал что сделать по хозяйству, она говорила что ныне я всё вытрудил и должён итить гулять: