Я зажал кончик носа и, матерясь про себя, сказал:
— Я имею в виду… Я уверен, что он потрясающий…
— Нет, вы были точны в прошлый раз. Он мой в ближайшее время экс-муж.
Вздох облегчения прошел сквозь меня.
— Мне жаль это слышать.
— Слушайте, я действительно хочу лучшего для вашего сына. Но я знаю доктора Миллс в течение нескольких лет. И она не занимается детьми. Никаких исключений. Сейчас извините меня. Мне нужно…
Мой живот скрутило.
— Пожалуйста, не вешай трубку, — резко сказал я, тревога росла. — Мы провели все дыхательные процедуры и ингаляции. Но ничего, кажется, не помогает ему выздороветь и выписаться. Он становится слабее, и другие пульмонологи полагают, что мы согласимся с подобным расположением вещей. Но я собираюсь бороться за своего сына. Мне нужна доктор Миллс. Пожалуйста. Ему одиннадцать, но он никогда не знал, что значит быть ребёнком. Помогите ему обрести детство.
— Портер, — вздохнула она.
Она снова назвала меня по имени.
— Рита, всё, о чём я прошу, это позволить мне поговорить с ней. Я сделаю всё остальное.
— Всё остальное. Правильно.
Но я никогда не был так серьёзен в своей жизни. Мне надоело смотреть, как из моего сына уходит жизнь. Мне нужна была эта встреча.
— Тебе нравится стейк, Рита?
— Мм…
Я тяжело выдохнул и схватился за последний козырь, спрятанный в рукаве — убить двух зайцев одновременно.
— Я владелец ресторана. Ты организуешь мне встречу с доктором Миллс, а я обеспечу тебя бесплатными стейками на всю твою жизнь.
Я ожидал, что она засмеётся. Возможно, даже повесит трубку и заблокирует мой номер.
Но я ни в коем случае не ожидал заинтересованности в её голосе, когда она ответила:
— Вы владелец ресторана?
Глава четвёртая.
Шарлотта
— С днём рождения, Лукас, — прошептала я, глядя на его фотографию, стоящую на каминной полке Бреди.
Боль в сердце не стала меньше с той самой первой минуты, когда я поняла, что его больше нет. Каждый из трёх тысяч четырёхсот шестидесяти семи дней боли становилось всё больше и больше. Прошло уже почти десяь лет, с тех пор как я последний раз видела своего сына, а раны так и не затянулись. Время вовсе не стало тем чудесным спасением, о котором многие говорили мне. Для меня оно даже не принесло временного облегчения.
Реальность обрушивалась на меня каждое утро, когда я открывала глаза. Хотя, спустя годы, я стала более грубой, а внутри от постоянной агонии, которая стала образом моей жизни, всё застыло.
Я старалась занять себя, держать в руках и изменить жизни других людей, будто наказывая себя за то, что не смогла спасти того, кто действительно полагался на меня.