— Извини, — пробормотал я, потянув его к себе на грудь.
— Я ненавижу тебя, — воскликнул он, отказываясь сдаваться.
Это не так. Трэвис любил меня. Я знал, что это было такой же правдой, как небо являлось синим. Но если ему нужен был выход для его гнева, то я был бы весь в его распоряжении дни напролёт.
Я мягко сжал его.
— Прости меня.
Он не обнял меня в ответ, но мне это и не было нужно. Я просто хотел, чтобы он продолжал дышать.
Когда Ханна появилась с моим телефоном, я направил Трэвиса, чтобы усадить его на бок.
Как я и ожидал, он плакал. Я не мог винить его. Я тоже, чёрт возьми, хотел кричать.
Это было несправедливо. Ничего из этого.
Подняв телефон к уху, я нажал «звонок». Когда послышались гудки, я наклонился и подхватил ингалятор, чтобы передать его моему сыну.
— Закончи его, а потом мы поедем в больницу.
Он уставился на меня, испепеляя взглядом, но он был слишком слаб, чтобы иметь возможность вырвать телефон из моей руки.
Сонное «Хэлло?» раздалось из телефона.
— Мама. Эй, ты можешь встретить нас в больнице, чтобы забрать Ханну?
Её кровать заскрипела, видимо, она начала выбираться из неё.
— Насколько плохо?
Я взглянул на Трэвиса, наблюдая, как его покачивает при каждом вдохе. Он не посмотрел на меня в ответ, но он слушал.
— Ханна, будь со своим братом, — приказал я, выходя из ванной.
Я не отвечал на вопрос матери, пока не оказался в своей комнате. Я прошёл прямо к своему шкафу, переоделся в джинсы и рубашку, а потом скользнул в кроссовки.
— Очень плохо.
— О Боже, — прошептала она. — Да. Хорошо. Я в пути. Поторопись, но веди машину осторожно.
Затем я подошёл к комоду, чтобы забрать оттуда кошелёк и ключи. Закрыв глаза, я ущипнул себя за кончик носа.
— Да. И тебе того же.
С глубоким вдохом, который, как я надеялся, поможет облегчить мою боль, не оставляющей меня долгое время, я открыл глаза.
На меня смотрела Кэтрин.
Я не был уверен, почему я оставил её фото на комоде. Я говорил себе, что это для детей. Таким образом, они чувствовали, что она по-прежнему является частью их жизни, несмотря на то, что нас теперь осталось только трое.
Я поднял фотографию. Она улыбалась на камеру, её карие глаза блестели от не нашедших выхода эмоций, Трэвис, завёрнутый в пеленальное одеяльце всего лишь несколько часов назад, спрятался в её руках. Я провёл пальцами по его тёмным непослушным волосам, как будто расчёсывая их, но мой взгляд не отрывался от его матери. Прошло всего три года с её смерти, но многое изменилось.
Она бы знала, что делать с Трэвисом. Как исцелить его. Может не физически, хотя бы эмоционально. Я вспомнил тот первый раз. Я мчался к дому, как безумный, вызывая 911, пока она спокойно сидела рядом с ним, потирая спину и нашёптывая успокаивающие слова. Агония была внутри неё, но она держала себя в руках ради него, умение, которому я учился более трёх лет. Она всегда была хороша в том, чтобы читать настроение сына и оптимизировать вместе с ним дозу медикаментов. Если он в чём-то нуждался, она инстинктивно это знала. Я часто думал, что одной из самых красивых вещей, когда-либо виденных мной, было наблюдение за этими двумя.