Вертолет садится — а на катапульты поднимаются штурмовики. А крейсеры с управляемым ракетным оружием открыли пусковые контейнеры. Даже эсминцы, кажется, готовы стрелять — хоть Алого Линкора никто не видит, кроме радара вон того “самолета-ковбоя”, Е-2С “Хокай”, наматывающего патрульные круги над авианосной группой.
Досмотровая группа с неописуемым облегчением вываливается на палубу. Кто-то утирает пот. Кто-то щурится на закатное небо.
— Здесь что-то не так, — первым собирает себя в кулак старший, как ему и положено. — Линкор мог нас грохнуть без особенных проблем.
— Он же Миротворец, — пилот неловко улыбается. — Черт, черт, черт. Я чувствую себя как сопляк в Бронксе, которого старшие парни послали насрать на чужой территории.
Тут раздается первый взрыв — прямо за кормой авианосца поднимается высоченный белый столб; водяное дерево рушится на палубу, обламывая кормовой лифт и сминая поднятый на нем “Томкэт”, как бумажный.
А потом страшный визг, тряска задней оконечности, вибрация, проникающая даже в зубы: погнуты и бьют вразнос гребные валы. Авианосец колотит ужасно долгие шесть секунд, пока вахта в машинном разъединяет валы и турбины. А потом снизу появляются струйки пара: лопатки турбин где-то все же пробили корпус, и рабочее тело — водяной пар с температурой шестьсот градусов, при давлении сто тридцать пять атмосфер — весело устремляется на свободу. Конечно, ситуация предусмотренная, и отсечные завесы уже падают, и аварийные команды уже там — но в отсеках главного турбозубчатого агрегата успел разверзнуться ад.
Грохот уже со всех сторон, больше десятка взрывов. Танкер из тонкой, неброневой стали; он лопается воздушным шариком, раздавленным томатом, через десять секунд на месте двадцатитысячетонника только громадное нефтяное пятно и россыпь оранжевых спасательных плотиков. Успел экипаж в них запрыгнуть, или автоматы просто так их надули?
— Черт! — старший досмотровой группы озирается. — Судя по фонтану, там больше тонны взрывчатки!
Оба крейсера — и ракетный и ПВО — стремительно садятся кормой. Взрыв не на корпусе, но больно уж близкий и очень уж мощный. Швы разошлись, борта смяты; крейсера выглядят получившими пинок под корму — собственно, так и есть.
О пуске ракет и подъеме самолетов никто уже не думает. Авианосец еще можно удержать на воде, для него такая торпеда не смертельна. А вот мелочь… Крейсера сидят уже по привальный брус; мало надежды, что водоотливы справятся: сотрясение наверняка сорвало с фундаментов моторы и генераторы, растрескало отливные магистрали. Электричества нет, и воду откачивать нечем — а резервные переносные помпы не тянут, они же не рассчитывались на случай, когда пятнадцатитысячетонному крейсеру отрывает задницу по самую шею. Буксир-спасатель в АУГ один, и он пока еще лишь огибает нефтяное пятно на месте гибели танкера.