«Философские сказки» маркиза де Сада подрывали революционный идеал не тем, что отказывались от него, но тем, что доводили его логику до крайности, до самого отвратительного результата. Согласно Морису Бланшо, «он формулирует некую Декларацию эротических прав», в которых естество и разум обслуживают эгоизм, возведенный в абсолют. Во всем его творчестве прослеживается триумф порока и поражение добродетели. Сад заявляет: «Я в ее [природы] руках — лишь механизм, который она вертит как хочет». В новом мире всеобщего абсолютного равенства лишь сила, иногда грубая и жестокая, имеет значение. Происхождение, привилегии, сословные различия — все меркнет перед лицом революционного беззакония (в привычном значении слова «закон»). Свобода, равенство и даже братство в творчестве Сада прославлялись и одновременно с этим извращались. Свобода стала правом на поиск удовольствий с полнейшим презрением к закону, условностям, желаниям других (и эта свобода, безграничная для мужчин, как правило, оборачивалась рабством для их избранниц). Никто не имел права на удовольствия по рождению — все были равны, но выигрывали в борьбе за удовольствия наиболее безжалостные и эгоистичные (в первую очередь мужчины). Нет более шокирующего примера в революционное десятилетие, чем четверка друзей из «Ста двадцати дней Содома» или «Общество друзей преступлений» из «Жюльетты», чьи ритуалы пародируют тысячи различных «Обществ друзей Конституции», более известных под названием «якобинцы».
Частное пространство в романах де Сада занимает особое место. Оно необходимо для экстремальных и жестоких игр и почти всегда имеет вид тюрьмы. Как когда–то заметил Ролан Барт, «секрет де Сада — театрализация одиночества». Подвалы, крипты, подземные коридоры, гроты — любимые места Садовских героев. Самые подходящие места для секретов и тайн — замки, потому что они отрезаны от внешнего мира (общества). В романе «Сто двадцать дней Содома» дело происходит в замке Силлинг в Шварцвальде; место действия «Жюстины» — замок Сент–Мари–де–Буа. О внешнем виде замков говорится очень мало, а интерьеры описываются терминами, так или иначе связанными с заточением; эта мысль постоянно повторяется. В Силлинге «надо было замуровать все двери, через которые можно было проникнуть внутрь, и закрыться там, как в осажденной крепости. <…> Намерение было исполнено, все забаррикадировались так, что невозможно было определить, где когда–то находились двери, и устроились там внутри». Отрезанные от внешнего мира, заключенные в мире абсолютно частном, герои настаивали на четком выполнении приказа. Извращенность не есть синоним анархии — это последовательное уничтожение всех табу, упорядоченный слом всех границ, вплоть до совершения преступления, если того требует удовольствие.