Гарда тоже останавливается. При красном освещении её лицо уже не выглядит таким добрым. Словно нарочно подчеркивается и диковатый блеск глаз и кривая усмешка. И даже воркующий мягкий голос сейчас вызывает не успокоение, а тревогу. Будто хищник заговаривает зубы своей жертве.
— Что же вы, моя госпожа, остановились? — с лёгкой укоризной «поёт» Гарда. — Нам нужно идти. Как только сядем, можем вообще не встать. Поднимайтесь, идём.
Но я не могу. Да, у меня всегда была пятёрка по физкультуре. И в колледже — тоже. Перед работой я уделяла по часу йоге, но бесконечные винтовые лестницы всё же серьёзное испытание для городской жительницы.
А если убрать меня и мои навыки, то Гарда торопит девушку, всю жизнь просидевшую на цепи в башне. Интересно, как бы спускалась та Илона?
— Сейчас, — заверю я, — только переведу дух. И ещё, — киваю на чашу, — неудобно тащить.
Гарда ставит корзину, роется в ней, достаёт большое полотенце.
— Почему же вы сразу не сказали, — ласково пеняет она, — уже бы давно облегчили вам ношу.
И довольно ловко сооружает из полотенца что-то типа примитивного слинга. Туда мы, как малыша, укладываем тэнг-драм, я перебрасываю его через плечо, поднимаюсь по стене и сообщаю проводнице, что готова к дальнейшему пути.
Она молча кивает и идёт вперед, заливая лестницу алым маревом.
Ступени, ступени, ступени…
Как наказание.
Как отчаяние.
Как невозможность.
Захочешь, не убежишь. Растеряешь весь энтузиазм на четырёхсотой. А на тысячной — почувствуешь себя дурой и поймёшь, что сидеть в башне было лучше.
Бесконечная лестница — надёжнее любой охраны.
От витков кружится голова. Я останавливаюсь на отдых ещё несколько раз.
И вот, наконец, последняя ступенька, а за ней — площадка, небольшой холл и дверь.
Шаг через порог, и мы на воле.
Звуки леса оглушают меня, солнце слепит. Но я счастлива, я так невероятно счастлива, будто сорвала джек-пот, выиграла гран-при престижного конкурса… Подставляю лицо под душ солнечных лучей, позволяю ветру путаться в волосах, пью воздух…
А потом — смеюсь, смеюсь, смеюсь. И кружусь, раскинув руки.
После кроваво-красного мрака дневной свет — нестерпимо ярок.
Тэнг-драм вторит мне из слинга нежным звоном.
Некоторое время Гарда не трогает меня, позволяя насладиться свободой — долгожданной, выстраданной, наконец обретённой. Но через несколько минут трогает за плечо и говорит:
— Пора ехать, моя госпожа.
Киваю и оглядываюсь: охота рассмотреть место моего затворничества. Моя тюрьма, теперь уже бывшая, похожа на маяк. Высокий, метров двадцать конусообразный «ствол», а наверху — круглая надстройка. Будто палец каменного великана торчит посреди леса. Шпиль-коготь скребёт ярко-голубое небо, а может — грозит ему. Невесёлое зрелище.