Она хватает одно с раковины, где я его оставила, другое достает из шкафчика внизу, и протягивает оба мне. Вода обильно вытекает из-под моих пальцев, когда я ослабляю хватку, чтобы обмотать одно полотенце вокруг тела, при этом протащив половину его по воде, а другое запихать в трубу, чтобы остановить поток горячей воды.
― Хорошо. Иди, иди, иди!
Она бежит прочь, а я молюсь о том, чтобы это оказалось верным решением. Сейчас ужасное время года для поиска альтернативного жилья. И если кто-то и сможет все это починить, держу пари, что это Коул.
Я снова выдергиваю пробку и слушаю, как булькает, спускаясь, вода в ванной, а мой желудок сжимается от тревожного ожидания.
Глава 10
Коул
Часть меня рада, что Иден больше не появляется в окне. Довольно тяжело просто выбросить ее из своих мыслей, но когда я могу ее видеть… когда она спокойно стоит в своей кухне и смотрит на меня…
Я закрываю глаза и стискиваю зубы от ненужного ощущения, что прорывается во мне. Не хочу к ней что-либо чувствовать. Не хочу думать о ней или представлять, что чувствую ее мягкие губы своими. Не хочу лежать ночью без сна и думать о том, что она делает, что надевает, когда ложится в кровать, или на что похожа, когда спит. Не хочу ничего подобного.
Но это не имеет значения. Я увяз в любом случае. Неважно, как сильно я с этим борюсь, она — это все, о чем я могу думать. Включая и день на пляже.
Я почти не слышу стук в дверь. Слишком погружен в раздумья, а звук очень мягкий. На секунду перестаю стучать молотком, чтобы послушать; возможно, я мог ошибиться, приняв посторонний шум за стук. Но затем я слышу его снова, нерешительный, но настойчивый.
Я кладу молоток и иду к двери, приоткрываю ее, чтобы выглянуть наружу. На крыльце стоит дочь Иден, Эмми. Ее глаза размером с чайные блюдца, палец уютно засунут в рот, и она покачивает одной ногой, полностью скрытой чем-то, подозрительно похожим на ботинок ее матери.
Во мне вспыхивает жгучая паника. Я рывком распахиваю дверь и опускаюсь перед ней на одно колено.
― Эмми, что это? Твоя мама ранена?
Она медленно трясет головой, подозрительно глядя на меня, словно я могу попытаться схватить ее и убежать. Облегчение омывает меня, и на секунду я опускаю голову. Я не могу проявлять беспокойство. Не могу выказывать больше, чем простую вежливость, что проявляют люди, когда тревожатся о том, что случилось с кем-то, кого они едва знают. Но на самом деле все иначе. Это облегчение… паника, что я почувствовал вначале… все это намного больше, чем простая вежливость. Чертовски больше.
И я понятия не имею, почему.