Мы сидели, что-то ели, что-то пили, о чем-то разговаривали. Гриша смотрел на меня горящими глазами и как будто случайно касался моей руки, все смелее и смелее. И, похоже, рассчитывал на продолжение банкета в более интимной обстановке. А мне было скучно и противно. Этот распаленный щенок не вызывал у меня никаких чувств, кроме раздражения. Может, конечно, он и хотел меня как женщину, но не было никаких сомнений, что в первую очередь я для него начальница, которую нужно нагнуть из карьерных соображений.
Я оплатила половину счета и вызвала такси. Гриша был явно обескуражен. К счастью, испытательный срок в агентстве он не прошел и никаких проблем мне больше не создавал.
Выйдя из такси, я остановилась у парадной, посмотрела на окна – в спальне горел свет. Наверно, впервые в жизни я не почувствовала, а прочувствовала, что значит «щемит сердце». И подумала, что так дальше продолжаться не может. Или мы сейчас во всем разберемся и вместе решим, что делать дальше, или…
Набираясь смелости, я подошла к декоративному кусту, цветущему крупными темно-розовыми кистями, сорвала одну – полностью распустившуюся, пахнущую то ли ванильным мороженым, то ли сливочным ликером. Она была почти под цвет моего платья, чуть светлее. Я нервно крутила ее в руках, поднимаясь в лифте. Постояла у квартиры, несколько раз глубоко вдохнула, открыла дверь. И вздрогнула.
Прихожая у нас была крохотная и тесная, но она переходила в просторный холл с мягким диванчиком, аквариумом, ползучими растениями на стенах. Это было мое любимое место в квартире. Я часто устраивалась на диване почитать, повязать или просто понаблюдать за рыбками в аквариуме.
Сейчас на диване сидел Вадим – ждал меня. Я остановилась у двери.
Он встал, подошел ко мне, взял цветок. Провел им у меня под подбородком, посмотрел, остался ли след от пыльцы.
«Похоже, ты ни в кого не влюблена», - сказал он, положив розовую кисть на тумбочку.
«Это же не одуванчик», - возразила я.
«Что мы делаем, Лера?»
Он положил руки мне на плечи, посмотрел в глаза. Молнией вспыхнуло раздражение. Захотелось говорить что-то обидное, злое, ядовитое, обвинять его во всем. И вдруг все исчезло. Я уткнулась ему в грудь, слезы полились сами собой, смывая то темное, что накопилось за последние месяцы.
В тот вечер мы больше ни о чем не говорили. Сначала он просто обнимал меня, шептал на ухо что-то непонятное, бессвязное. Потом мы целовались, долго-долго, прямо там, в прихожей. Потом занимались любовью на маленьком диванчике, совершенно неудобном. Это была радость с привкусом горечи. Облегчение, когда боль отступает, но еще не веришь, что она ушла окончательно.