— Будет исполнено! — Дзебоев коротко козырнул.
Шостак сделал шаг к выходу, но вдруг круто повернулся:
— Владимир Георгиевич! Неужели вы считаете Ростов-Малыгина виновным в том, что произошло в 1905-м в Дигара? Вы знаете, наши с вами судьбы похожи. У меня в Клину сожгли летний дом. Так, дачку. Но при этом погибла родная сестра. Вся Россия полыхала, а Кавказ в особенности. Не мог, физически не мог Ростов-Малыгин из Владикавказа поспеть в Дигара. А сегодня он уже просто очень пожилой человек. Придётся работать с тем, кто есть. Я не полномочен распоряжаться такими кадрами, на это воля государя императора!
Гюль Падишах Сейид. Текинский караван-сарай
[1]. Как тайное может стать явным. Вексель на сто тысяч фунтов стерлингов. Совершенно секретные документы.
12 сентября 1911 года. Асхабад.
Пред этим человеком в шёлковом бухарском халате, обутым в обыкновенные стоптанные кожаные чарыки, но в дорогой белоснежной кашемировой чалме паломника, дважды совершившего хадж в Мекку, почтительно расступались люди — столько величия было во всём облике белобородого старца. Торговцы, покупатели, праздношатающиеся, заполнившие в этот ранний час Текинский базар, шёпотом называли его имя — Гюль Падишах Сейид[2].
Немногие русские, пришедшие в этот ранний час за покупками, как и все, с любопытством рассматривали пришедшего.
«Святой, святой!» — летел шепоток по персидским рядам.
«Колдун! Порхан!» — женщины-туркменки прятали от хаджи[3] своих непоседливых детей и внуков.
Хаджи шёл, опираясь на высокий крепкий посох левой рукой и правой благословляя подходивших к нему торговцев и караван-баши[4] — в основном персов, бросавших медные и серебряные монеты в пустые тыквенные фляги мюридов[5], сопровождавших своего учителя.
Гюль Падишах поднялся на второй этаж просторной крытой веранды караван-сарая, в той его части, где обыкновенно останавливались персидские купцы. Мюриды разули своего учителя, суетливый хозяин чайханы лично взбил и разложил на афганском ковре китайские пуховые подушки, раздул кальян, подал для омовения рук серебряную чашу с водой, в которой плавали дольки лимона и розовые лепестки.
В этой чайхане было прохладно. Пахло мокрым деревом только что вымытых полов, дымком из самовара и дынями, золотыми горами сложенными по всему базару, напрочь забивающие своим ароматом запахи верблюжьих дворов.
Через минуту белая льняная русская скатерть, разостланная на ковре, была уставлена китайскими фарфоровыми пиалами и чайниками, мисками с очищенными фундуком, фисташками, кишмишом и курагой. Хлопок в ладоши, и в центре дастархана появилось большое голубое блюдо, полное плова. Горка полупрозрачного риса оттенялась оранжевыми соломинками моркови, а её белоснежная вершина была увенчана нежнейшими жареными кусочками баранины… Запах плова затмил все остальные!