По залу — говорок:
— Сам текинский хан Ахала — Махтумкули-хан! Генерал-майор русской армии!
— Не часто мы его здесь видим.
— Его двор в Мерве. Он — сын Нурберды-хана и пасынок старой ханши Гюльджамал.
— Балует его государь император. Весь халат в орденах!
— Свой первый Орден Святого Георгия Махтумкули-хан майором ещё у Александра Виссарионовича Комарова за бой под Кушкой в восемьдесят пятом заслужил!
— Ну, ордена не только русские. Подойди ближе, увидишь и бухарские звёзды и турецкие полумесяцы.
— Понятно. Только английских львов и единорогов не хватает. Как знать…
— Второй полковник — его сводный брат Юсуп-хан с сыном Кара-ханом. Видишь поручика? А это кто?
— Подполковник Ораз-Сардар, военачальник, тоже текинец. Однако, по центру сели текинцы…
— А что за туркмены от них справа?
— По плоским тельпекам могу с уверенностью сказать, что это племя йомудов, поимённо — затрудняюсь. Да в этом зале от каждого племени ханы. Но они не больно между собой дружат!
— Тс! Наши генералы идут!
На сцене несколько малиновых с золотом кресел. Ещё минута, на неё поднимутся отцы города, и торжество начнётся.
Вдруг на сцене появляется она. Нет золота волос. Чёрная туника. Огромные чёрные глаза. Чёрные, завитые крупными тугими кольцами распущенные до пояса волосы. Это не Киприда. Это Медея.
Гаснет большая люстра. В луче прожектора одна актриса, её поднятые вверх ослепительно белые обворожительные руки. В театре в одно мгновение становится тихо.
И в этой тишине колоколом звенит женское контральто:
— Стыдно, господа!!!
Безвольно падают вниз руки, опускается голова и чёрные кольца волос касаются сцены.
И в полной тишине, в шекспировской тишине высокой трагедии, раздаётся негромкая генеральская команда:
— Очисть сцену, пристав. Выпороть и выслать нигилистку немедленно!
И ни один шляхтич не встал на защиту дамы, которой он поклонялся, писал стихи, кричал «бис», дарил цветы, драгоценности и был готов изображать жеребца ночь напропалую…
— Продолжайте, Войтинский! — голос прокурора вывел Збигнева из мрака воспоминаний.
— Да, господин прокурор! Для польских офицеров это была ночь позора. Мы никогда более не увидели свою Киприду и не искали её. Для чего? Что мы могли ей сказать? Следующий день стал днём создания асхабадского «Союза польских офицеров». В этот день судьба Ростов-Малыгина была предрешена. Далее вы знаете. Террористическая акция. Однако, не мы спланировали, не мы готовили её, хоть и приняли в ней участие…
Войтинский остановился.
— Прошу меня простить, я более не в силах говорить. Если позволите, я продолжу показания завтра.