Дневник Кудашева-старшего. Как лечат переломы в Кара-Агаче. Поездка к Табиб-ага. Чудо Света.
Изложено (выборочно) на основании записей в дневнике Георгия Александровича Кудашева-старшего.
О событиях 1 сентября 1911 года:
… Правильно говорят, только в беде узнаёшь истинную цену людям, их поступкам, и даже таким мелочам, как стальной «порт-сигаръ»! Спасибо Владимиру Георгиевичу Дзебоеву за подарок. Ещё корнетом Красноводского отряда он подарил его мне, бывшему узнику хивинского хана, в день освобождения 29 мая 1873 года. Этот портсигар с узором дамасской стали выковал безвестный осетинский мастер, тонкой, но, как показало время, способной выдержать удар пули в три линии. Вот уж, действительно, на войне сталь дороже серебра и золота! Такого не купить ни в табачных лавочках, ни в ювелирных магазинах. Он был сделан по принципу пенала, из двух вкладывающихся одну в другую половинок. Так что пуле пришлось пробить по касательной две первые стенки портсигара, и, смяв вторые две, остаться внутри. На все воля Божья!
Чикишлярский пристав капитан полиции Федотов Андрей Семёнович оказал первую помощь. Убедившись, что нет проникающего ранения, осторожным прощупыванием определил, что ударом пули сломаны два ребра против сердца на три пальца левее грудины.
— Жить будешь! — порадовал Федотов и наложил мне на грудь тугую повязку из домотканого куска туркменского шёлка-кетени.
Два дня пришлось полежать, не вставая. К вечеру второго дня Амангельды привёз лекаря — своего деда по матери, по имени Табиб-ага. Табиб-ага оценил действия Андрея Семёновича как правильные, но приказал сменить шёлковую повязку, не пропускающую пот и воздух, на хлопчатобумажную. Приготовил мазь из горного воска-мумиё, подорожника и ивовой коры на коровьем масле, осторожно натёр ею грудь и приказал домашним повторять процедуру каждые три дня. Мне сказал, что при таком лечении кости молодого человека срастаются на восемнадцатый день. Учитывая возраст, я могу рассчитывать на срок выздоровления в тридцать дней. Эта перспектива вселила в меня надежду, придала мне новые внутренние силы. Из печального опыта моих знакомых я знал — после пятидесяти лет не дай Бог сломать руку или ногу, кость не будет срастаться месяцами.
На четвёртый день из Красноводска возвратился Федотов, привёз с собой врача из гарнизонного госпиталя — молодого коллежского асессора Петрова, выпускника Саратовского медицинского. Петров пришёл в ужас от обстановки, в которой я находился. Он впервые переступил порог традиционного, хоть и богатого, туркменского дома. Отсутствие кровати и постельного белья для Петрова не могли компенсировать гёкленские ковры, кошмы и три одеяла, составившие моё ложе. Самодельная повязка и запах мази чуть не вызвали у него тошноту. Однако, Петров стоически обработал место контузии спиртом и с удивлением констатировал полное отсутствие внешних признаков: синяков, опухоли и прочего. Пальпирование грудной клетки уже не сопровождалось болью. В положении лёжа на спине я мог свободно дышать, иногда поворачиваться ненадолго на правый бок. Петров наложил на место контузии ещё более вонючую мазь, сделал тугую перевязку. Оставил гору перевязочного материала, две бутылки со спиртом. Объявил меня нетранспортабельным и обещал забрать в Красноводский госпиталь через три недели. От туркменского плова и чая Петров категорически отказался. Обедали впятером. Ели плов руками из одного большого блюда: Балкан-Байрам-бай, его зять Ашир-Клыч, мой «должник по жизни» Амангельды, Федотов и я. Петров давился сухим хлебом и копчёной колбасой, сидя в полицейском тарантасе. Что ж, русского человека, тем более — врача, такое поведение не красит. Думаю, в Закаспии Петров надолго не задержится.