Показалось ещё одно жуткое видение. К стеклу прижалось лицо той самой блондинки из троллейбуса, из-за которой он попал под самосвал. Она пристально всматривалась внутрь помещения, словно кого-то искала. Вдруг взор её остановился на Дмитрии. Блондинка оскалилась в хищной улыбке и надавила ладонями на стекло. Оно не выдержало, лопнуло с тихим звоном. Туман стремительным потоком ворвался в комнату. С молниеносной быстротой он заливал всё, что находилось внутри.
Из углов быстро выползали чёрные тени. Дима вспомнил почему-то лицо чёрного человека. Его внезапно озарило; он понял, почему лицо его было так знакомо. Это было его собственное лицо!
От ужаса тело его несколько раз дёрнулось, как в агонии.
Дико завизжала Сахара Каракумовна.
Визг её, похожий на звук тормозов, врезался в мозг Дмитрия, заглушил сознание.
Зашумели, заговорили голоса толпы.
— Ах, какой молодой!
— Он совсем неживой!
— Куда только эти водители смотрят?!
Туман уже полностью заполнил комнату. Он больно вдавил глаза, влился в рот и нос. Всё вокруг потеряло свои очертания, слилось с туманом, стало его частью.
Дима с полным равнодушием понял, что умирает. Вдруг где-то в глубине мозга возникла огорчительная мысль, что он так и не пришил оторванную пуговицу к халату.
Откуда-то донёсся гнусаво-зудящий женский голос:
— Душам до полной остановки сердца покидать тело строго воспрещается!
И наступила абсолютная тишина.
Всё поглотил туман.
И вышел из тумана сутулящийся Шем-Гамфораш в сером больничном халате. Он тяжело, шаркая ногами, поднялся на холм и обернулся. Долго смотрел старик на матовую безбрежную равнину красными слезящимися глазами. Потом вздохнул и подошёл к недостроенному зданию «инфекционного отделения».
Он остановился у груды кирпичей, достал мастерок и принялся укладывать ещё один ряд.
Одноглазое небо бельмасто и тупо глядело в слепой туман, у кромки которого возле кирпичного квадрата копошилось какое-то существо.
1990