- Я говорила о другом, professore, - с опасной вкрадчивостью ответила Авесоль. Она отвернулась от картины и смотрела на меня запавшими седыми глазами с дымчатой точкой зрачка. Я не окаменел, и она
продолжила: - Но разумеется, только подлинник имеет значение.
- О подлинник! - вскричал Базил, воздевая руки, как дурачок. - Велика сила твоя!
- Лишь подлинник, - не глядя на Базиля, говорила Авесоль, - становится фактом бытия. Копия – это бессмысленный набор цветовых пятен, она просто повисает в воздухе и ее уносит ветром, как старую газету с выдуманными сплетнями. В моем доме все вещи настоящие. Настоящая мебель, настоящая посуда, настоящее искусство.
- Все для ис!пользования по! назначению! Вот правда же! созерцание подлинника становится фактом! биографии!
- И Босх в моей комнате настоящий, - недоверчиво сказал я.
Авесоль кивнула.
- Ой да! А какое здесь собрание vanitas! А dance macabre! Все настоящее! Прими как данность! Пойдем!Ты увидишь! Я тебе сейчас все покажу! - и Базиль принялся энергично утираться салфеткой.
- Сделай одолжение, - согласилась Авесоль. - До обеда полно времени.
- Полно! Как же! Успеем только второй этаж пройти! И то! если этот! - кивок в мою сторону - не будет без конца па!ра!зудить! Ну! вставай же! - прикрикнул он на меня. - Идем!
Но я все-таки сперва закончил завтрак.
8.
Коридор на втором этаже мерцал в сумраке белым мрамором. Вдоль стен стояли гигантские бронзовые канделябры – задрапированные в тоги скелеты в человеческий рост. Слегка изогнувшись и выставив из складок одеяний костлявые колени, они придерживали на черепах широкие чаши, в которых горели толстые мертвенно-желтые свечи. Я почувствовал себя персонажем готического романа.
Базиль молчал!
Мы словно шли по царской усыпальнице, где веками хоронили потомков могучего рода. Склеп справа, склеп слева, там, во тьме – саркофаги ли? полки ли с гробами?.. Впереди было непроходимо темно и неясно, заканчивался ли где-то коридор или уходил в бесконечность.
Конец и бесконечность, смерть и вечность связаны неразрывно: одно одновременно и отрицает другое, и осуществляет его. Если бы не идея бессмертия, смерть была бы незначимой частью бытия, настолько частным событием, что никто, кроме непосредственного участника, не обращал бы внимания на процесс. Идея бессмертия сделала каждую смерть частью великой тайны, и теперь даже мимолетное упоминание о гибели незнакомого, затерянного в веках человека, заставляет любого из нас хоть на полмгновения, но почтительно замереть внутри себя. Таким образом, простой биологический акт превращен в последний удар мистического колокола, который делает известным роковой час, и свершившаяся жизнь ложится еще одним фрагментом вечности.