листов для книг. На первой странице была ты, а дальше как Бог на
души, как тунцовые суши для каждого бубенца, и не хватает месяца,
чтобы извлечь из суши разного одиночества или еще свинца. Когда
она оформится, обретет силуэт безбедный (как то: и рыцарь бедный,
всадник медный и холокост как средство сличения рифмы), поток
бесследный и фотографии с гением в полный рост. Вот он качает
тебя с половником на колене, в азбуке только «аська» на букву «А»,
и говорит тебе об Оке и Лене, мертвое царство, с горошину в дуле
страна. Снятся тебе кошмарные сны и дали, где нас не будет, мы
под обложкой одной всё невозможное вместе перестрадали вместе
с открытками БАМа и целиной. Всё, что теперь – неизменно виски
с эфиром, карты дисконтные, выбитые в “Brocard”, только для нас,
заменяющих город миром и продавцов пеленок – колодой карт, только
для нас пурим, магазин и дача, сырные палочки в каждый базарный
день, и леденцом растекается в пепел сдача, выдаст нас каждому
даже лесной олень. И для того ли я за тебя держалась и испариться
кровушкой не могла, чтоб вызывать у женщин печальных жалость,
юношей бледных туда, где густая мгла, снова вести, магазинную
ветошь мерить и никогда на вопросы не отвечать, если отвечу, самой
42
себе не поверить, если отвечу, самой себе промолчать. Грош тебе всё
же цена, да и тот зажали, по бухгалтерии толком не провели, так он
минует нас пуще любой печали, так он минует нас якорем на мели.
Жили в своем небесном Иерусалиме мыслящим мячиком cogito 43
ergo
sum, были надежными, были совсем другими, Чехов приказчику
веточку шлет из Сум и говорит: «Я любил эту Лику сдуру и семиотики
ради себя блюсти всё же велел, как отсутствующую структуру,
стали ненужными, в общем, меня прости». В общем, прости меня,
плоть достает из лампы, вырастил всё же в лампе свою рабу, была-не
была и любит-не любит, сам бы написал рассказ, но к берегу догребу.
Прочность традиции, крестик и нолик вместе, нолик и крестик,
стыковка произошла, сорок своих сороков напишу из мести, чтобы
хоть строчка всё же к тебе дошла, чтобы хоть строчка эпиграфом
оказалась, Мертвое море плещется за окном, я никогда песка бы и
не касалась, нет избавления, чтобы тонуть вдвоем, просто тебя потом
всё тянут-потянут, репа зеленая кошкой липовою скрипит, и никогда
с экрана жить не устанут, и не растратят детский свой аппетит, и не
напишут, что был ты безумно скучен, да и с годами скуку не растерял,
и забывать как будто бы не научен, и пропивать символический