каждая очередь в кассу, и не знали бы мы, для кого это всё говорим.
А пока Третий Рим оставляет пробоины в тире, и пока заливает здесь
мыльной водой пенопласт, и тебе говорят, что пора уже мыслить
бы шире, а по крупным счетам он тебя никогда не предаст. И тебе
говорят-говорят-говорят до предела, чистоту говорения речью своей
воплотив, - а чего ты еще, говори, в этой жизни хотела, настоящую
искренность купят за твой “Palmolive”.
Я сегодня оставлю тебя, в это Черное лаги, и магнитики с видами Праги
до самого дна, и «Салаты», и «Мясо», и ворохи серой бумаги, и ни сиры,
ни наги, а я ни на что не годна. Что вы в девять сегодня, букетами
полного роста и закрытого цикла создания тыкв из карет, у тебя, на
тебя, про тебя, для спряжения просто лошадей не хватает, и упряжи
правильной нет. Что тебе хорошо, не прельщает сознание прочих, три
орешка на блюдечке лучше десятка друзей, потому предлагается здесь
в порошок растолочь их, а потом отнести, скорлупу отрицая, в музей. Я
сегодня оставлю тебя, там, где было просторно, станет ветрено, станет
простужено, мятно, темно, а потом разыщу, напишу всё, что было,
повторно, потому что мой почерк меня выдает всё равно, потому что
меня для тебя не осталось ни капли, закрываются двери и гаснет любой
светофор, ни полей и ни гор, а одни вездесущие грабли за собою ношу,
чтоб себя оправдать, до сих пор. Там не будет «тогда», там не будет
«теперь» и «навеки», и магнитиков с видами Праги, сыров или мяс, и тебе
до утра остается проигрывать треки, с исключением нас из платежки за
свет и за газ наша участь изменится к лучшему, это известно, это стоит
того, чтобы жить и прощения ждать, и тебя отправляют за тридевять
в горы и в лес, но кто поймет, что за кнопку в итоге нам надо нажать.
Героический эпос закончился, слог наш амурный исчерпал себя прежде,
чем кликнул иконку Тартюф, чудеса восприятия, век скольканадцатый,
урны, кровь и плоть доказуемы, кто тут ни требует proof, кто тебя ни
пощупает, ни отведет за колонну, ни заставит Державина с легкой
душой прочитать, распечатки по общему весу превысили тонну, и
красна моя девица – эта цветная печать (ничего бы им не отвечать, не
писать им записки, дескать, были мы с вами когда-то вот даже на «ты»,
и вот с вами, дай памяти Бог, невзначай были близки – ну а что они
после возьмут со святой простоты). Написать бы им всем непременно
вот что-то такое, середину златую совсем безмятежно презрев, дорогие
мои тень и свет, ну оставьте в покое, здесь растут одуванчики, может,