— Марлин, — сказала я. Гнев превратился в боль. Это было не так. Я не сдалась. Она не понимала, как сложно мне было каждый день.
Я поежилась. Как я могла объяснить, что ощущала, когда мама умирала? Сначала она хотела, чтобы я касалась ее, и я держала ее за руку и ощущала холод, в меня пробиралась пустота.
Но было хуже, когда мама поняла, что что-то не так. Она посмотрела на меня и медленно отпустила мою руку.
— Знаешь, почему я назвала тебя Кои? — сказала она. — Потому что ты всегда была сильной, даже когда была крохой. И я хотела, чтобы ты помнила, когда станет тяжело, — голос мамы дрогнул. Она закашлялась, и я взяла стакан воды и придерживала соломинку у ее потрескавшихся губ.
Она с болью делала глотки, и я ощущала боль в своем горле.
— Кои могут жить на любом континенте, почти при любой температуре. Выживать даже в самой грязной воде. И ты это получила, да? — я посмотрела в окно, где медсестры бегали по коридору. — Грязную воду, — повторила мама.
— Ничего страшного, — я хотела взять ее за руку.
Она слабо отбила мои пальцы.
— Тебе нужно беспокоиться о себе, когда весь день проводишь с тем, что лежит на дне пруда.
Морфий спутал ее мысли. Мама была эмоциональной, опасно затрагивала темы, которые не стоило поднимать. Я обняла красного плюшевого дьявола в плаще и с А на груди, которую я вышила, когда она начала адриамициновую химиотерапию.
— Порой сила, моя маленькая рыбка, означает держаться у дна пруда всю зиму, — сказала она. — И так можно выжить.
Сердце разбивалось на тысячу осколков в той комнате. Мама разрешала мне не приходить в больницу. Не трогать ее. Не получать холодные фрагменты умирающей женщины.
Она никогда не говорила вслух, но она знала.
Сны о ее смерти ночь за ночью превратили меня в оболочку из костей и горя.
Слезы горели в уголках глаз.
Я сжала кулаки.
«Игрушки или слезы не помогут ни Марлин, ни папе. Соберись».
— Прошу, — умоляла Марлин. — Постарайся ему помочь.
— Мне… — я не дала себе произнести «жаль». Иначе я признаюсь, что все ее обвинения были правдой.
Марлин быстро вдохнула. Маска, которую она использовала с клиентами, встала на место.
— Две недели, — твердо сказала она и ушла.
Папа бормотал за мной. Темп слов увеличивался, и они полились из его слов неразборчивым и мрачным диалектом деревни в Аомори. Я повернулась, и он замолк.
С большими глазами и бледным от напряжения лицом папа произнес чистым английским без акцента:
— Тебе нужно уходить, Кои. Пока не стало слишком поздно. Беги!
Глава третья
Кен сидел рядом с папой на диване. Папа обвивал руками согнутые колени, раскачиваясь, бормоча снова бред на диалекте.