Лисса приоткрыла глаза и внимательно посмотрела на него.
— … и при этом каждый из них говорит «беру ее в жены» или «беру его в мужья» до конца этого мира, и пусть союз этот скрепят Двенадцать полночных духов, тех, на ком держится земная твердь.
— Нелогично, — пробормотала женщина, вновь закрывая глаза, — почему храм? Если на этих ваших двенадцати держится вся земная твердь, то, по идее, им должно быть безразлично, где произнесены нужные слова. В храме ли, под кустом ли… И все? Больше ничего, кроме слов?
— Э-э, — Уннар не нашелся, что ответить. Наверное, надо было сказать, что — нет, не все, что обряд включает еще и страстное обладание друг другом в сладковатом дурмане благовоний, но почему-то под пристальным взглядом светлых глаз Лиссы он смешался и умолк.
— Ну, если так, то я не вижу причин к тому, чтобы не наверстать упущенное, — решительно произнесла Лисса.
Это уже было чересчур даже для бабы-визара.
— Не нужно так шутить, — Уннар подпустил в голос холода, — я и без того буду наказан. А ты не понимаешь наших обычаев, и, верно, не понимаешь, что после этого обряда мужчина не может обладать никем, кроме той женщины. И наоборот, женщина будет принадлежать только тому мужчине. Если они нарушат запрет, то их потомки будут прокляты до десятого колена, и все примут мучительную смерть.
— Но ты себя считаешь проклятым потому, что обманул, сослался на ваших двенадцать без ритуала, так? То есть обманул не столько Зиму, сколько духов?
На этом месте Уннару совершенно расхотелось говорить, он повернулся к Лиссе спиной и закрыл глаза.
…Проснулся он на закате с тяжелой головой. Открыл глаза — и ощутил прилив паники из-за того, что провалился в сон, не положив рядом оружия. Но все было спокойно: снаружи доносились привычные звуки вечернего города, дверь, ведущая из комнаты, по-прежнему была закрыта на засов. Он повернулся на другой бок — как там Лисса? — и встретился с ней взглядом. Невыразимо короткий миг совершенное лицо Лиссы выражало растерянность, а потом — Уннар даже не успел отпрянуть — она осторожно коснулась подушечками пальцев его щеки.
В следующее мгновение он скатился на пол, не зная, что и думать. Вслед неслось ехидное:
— Куда?.. А как же ритуал?
— Ты не в себе? — рявкнул он с пола, — не гневи духов!
— Клянусь, я всем сердцем уверовала! — он не видел Лиссу, но слышал, что она едва сдерживает рвущийся наружу смех.
В груди закипала злость. На эту взбалмошную и бессовестную бабу, на свою судьбу, которая навязала ему Лиссу. Уж лучше бы умер тогда, в степи, чем терпеть такое унижение!