Она наряжалась, радовалась своей внезапно появившейся красоте — а нянюшка, ставшая ей матерью, должно быть, уже лежала в горячке. И некому было к ней подойти, дать лекарство, положить лёд на пылающий лоб…
Она танцевала перед Августом — а матушке Мэг становилось всё хуже. Заметил ли кто её состояние? Она ведь такая скромница — лишний раз ничего не попросит…
Она проснулась сегодня с утра, счастливая, дурачилась, смеялась, рассказывала подругам какую-то ерунду — а матушку, должно быть, уже свезли в больницу для бедных. Или похоронили прямо здесь, на гаремном кладбище…
Что она наделала! Почему, почему испугалась Нухи и не забежала к Мэг, или хотя бы не передала ей записочку? Хоть так попрощаться…
Попрощаться…
Попрощаться…
Её словно заклинило на этом слове. С глазами, полными слёз, ничего не видя, она вновь позволяла себя куда-то вести, и чувствовало лишь, что вокруг отчего-то стало слишком душно и влажно, и отчётливо и неприятно запахло… серой. Как в аду. Да. Как в аду. Матушка рассказывала, что демоны, черти и колдуны всегда пахнут серой. Её, наверное, сразу туда, в ад, и утащили, потому что Ирис ужасно виновата: она забыла о матери, не простилась с ней, веселилась, когда Мэг умирала. Кекем, глупая заика, заслужила наказание. Пусть черти делают с ней, что хотят…
Усевшись на разогретую скамью, куда её подтолкнули, она покорно опустила голову, ничего не видя от слёз.
Что-то заскрипело совсем рядом, над ухом, затем ещё, и ещё… Однообразные монотонно-скрежещущие звуки, как ни странно, своей приземлённостью и надоедливостью вывели её из полуобморочного состояния. Нос заложило, дышать было тяжело, но, с другой стороны, не так обжигал лёгкие раскалённый воздух… хамама? Как она очутилась в парной? Это не Преисподняя? Что с ней делают? Нестерпимо болела голова — от непролитых слёз. Промаргиваясь, она всё смотрела вниз, уткнувшись взглядом под ноги, никак не могла понять, что это такое мельтешит у неё перед глазами, собирается у самых ступней, щекоча, в какую-то яркую мягкую кучку, такого знакомого цвета. И горка эта растёт, растёт с каждой прядь…
Что?
Она в ужасе схватилась за голову, показавшуюся вдруг необычайно лёгкой и… голой. Руки наткнулись на какие-то колючие рваные клочки.
Её волосы!
Гордость каждой девушки — волосы! Чудесные локоны, унаследованные от родной матушки, радость и утешение мамы Мэг, которая всё сокрушалась, что вот телом её воспитанница не вышла, зато уж косами!
— Не-ет! — закричала она, вскакивая и тряся головой. — За что? За что?
Она и впрямь была в хамаме. И не одна. Вокруг… стригли других девушек, и те сдавленно всхлипывали. А кое-кому уже брили головы. Ирис в ужасе оглядывалась.