— М-мне всё ра-авно. Зат-то та-ам много люде-дей, и… Не-ергиз с М-марджиной. Не так… тяже-ело.
Днём, мысленно добавила она. Но самое страшное для неё, останься она одна — ночи. Бессонница, воспоминания, несбывшиеся надежды, слёзы — и всё в тишине, в пустоте… Когда неподалёку есть кто-то ещё, пусть спит, пусть не видит твоих страданий — всё же легче.
— Может, оно и верно, — пробормотала Айлин. — Но ведь подумай сама, там ты столкнёшься с э т о й, нос к носу. Знаю я таких сучек, она ж от тебя мокрого места не оставит! Уже все догадываются, хоть и помалкивают, что это она на тебя Фатьму натравила.
— Она жи-ивёт в д-другом За-але, — спокойно ответила Кекем. — А вст-т-третимс-ся — я се-ебя в обиду не-е дам.
— Поговорю, — ответила «лунноликая», хоть и не столь уверенно. Не доверяла она Гюнез, хоть и обитавшей в соседнем гареме.
Впрочем, рядом с её питомицей остаются давнишние подруги. А крепкую руку Марджины и острое словцо Нергиз танцовщица успела и увидеть в действии, и оценить.
Наступило молчание.
Девушки, вздыхая, заканчивали укладку вещей. Им было неловко — за то, что они уезжали и оставляли Кекем одну; вроде бы и не по своей воле, но получалось нехорошо. Они уже успели привязаться к ней привязаться, и её несчастья больно отозвались в их душах, особенно оттого, что каждая знала: у них-то — всё хорошо, всё позади: гаремные страсти и дрязги, конкуренция и мелкие пакости завистниц, надсмотр и наказания, травля из-за угла… Это в прошлом. Но для Кекем остаётся в настоящем, а грядущее туманно…
Более всего страдала Ильхам.
Молчание давалось ей нелегко, ведь камнем лежала на сердце злая весть, душила, просилась наружу. Но… Борясь с извечным женским желанием выговориться, поделиться девушка молчала. Сообщить такое — добить подругу окончательно.
В знак особого благоволения Смотрительница разрешила им переписываться с «женихами», дабы за время подготовки приданого, нужных документов и прочего будущие жёны хоть немного познакомились бы с будущими мужьями и повелителями. Конечно, выглядело это более по-европейски, нежели по-мусульмански, ибо кого интересует мнение женщины, когда мужчинами за неё всё уже слажено и решено… Однако султан сие одобрил. Раз в несколько дней от Филиппа де Камилле приходили для Ильхам послания. Впрочем, не любовные, как думалось подругам, которые сами со смущением и загадочными улыбками перечитывали полученные весточки. Филипп, прагматик до мозга костей, настоял, чтобы его «невеста» начала уже сейчас вспоминать полузабытую франкскую речь, и не только говорила и думала, но и писала на франкском языке; потому-то и посылал сам объёмистые депеши, рассказывая о дальнейших планах, о том, когда выпадет возможность покинуть Константинополь. А в ответ запрашивал не менее подробные отчёты — пусть о пустяках, о погоде, о чём угодно, лишь бы написано было достаточно много.