— Я покажу Ильхам библиотеку, — коротко оповестил де Камилле. — Прошу не беспокоить, у нас будет важный разговор.
— Судя по всему — и впрямь важный, — пробормотал, глядя вслед удаляющейся паре граф дю Монстрель, и обратил благосклонный взгляд на свою пери. — Нет, он неисправим, наш моралист… Прелестная, а вы тоже предпочитаете проводить время средь учёных свитков и старинных книг?
— Я люблю то, что любит мой господин, — потупив глаза, ответствовала та. — А он вряд ли хочет растрачивать драгоценное время на крючки и картинки, будь им хоть триста лет.
— Вот как? — мурлыкнул Ангерран, придвигаясь ближе. — Почему?
— Сердце мне подсказывает… — Хайят вскинула синие глаза, мерцающие, как звёзды. — …что все эти мудрецы, писавшие толстые книги, рано или поздно откладывали в сторону перья и забывали о мудрых истинах, предаваясь радостям и утехам любви. Истины вечны, мой господин, к ним можно вернуться, открыв книгу даже спустя многие годы на той же самой странице. А радости столь мимолётны, что пренебрегать ими опасно: упустишь — и уже не воротишь. Что ты выбираешь, господин?
…- Тебя, — немного помедлив, ответил граф. И широко улыбнулся. — Право же… Хитро ты подвела, плутовка, не ожидал. Пойдём ко мне. Продолжим разговор наверху. У меня есть дивная коллекция жемчуга, и мне не терпится увидеть, как он смотрится на твоей нежной коже.
Вскоре в огромной зале остались лишь погрустневшая Ирис и Бомарше.
— Ты любишь кофе? — неожиданно спросил «Август». — Прекрасно. Пошлю-ка я на Мустафой-ага. Эти дуралеи и сами не знают, от чего отказались, а я — не собираюсь упускать такой случай. Вот увидишь, его кофе — напиток богов!
— Господин… А-август… — прошептала Ирис. — Я вам со-овсем не по-понравилась, да?
Огюст Бомарше ласково погладил её по руке.
— Ну что ты, глупышка. Просто для меня ты пока ещё сущий ребёнок. Да и… Дело в том, что я и впрямь люблю свою жену, и заводить шашни на стороне, даже если об этом никто не узнает, считаю свинством. У вас, кстати, свинья презираема, так что ты поймёшь меня вдвойне. Да и само то, что тебя привезли сюда насильно, мне, знаешь ли, претит. Ты ведь вряд ли сюда рвалась.
Ирис качнула головой. Всхлипнула, но сдержала слёзы, побоявшись за краску на глазах. Сказала с тоской:
— Значит, я теперь никогда не увижу Франкию…
И кто скажет определённо, что же сработало больше — детская ли непосредственность, или, напротив, извечная женская хитрость, побуждающая говорить загадками, дабы возбудить в мужчине любопытство — но только через четверть часа бывший писарь, нынешний посол Франкии и представитель Галлии, знал о Кекем всю подноготную. Точнее, то, что ему положено знать.