— Право же, то, что она проделывала, было чудесно. И… — Огюст словно невольно оглянулся, не слышит ли их кто, и сообщил, как бы стыдливо понизив голос. — О, эта малышка! — Словно спохватился. — Но увы, сир. Душа моя уязвлена и терзаема страшной мукой. Я не могу сейчас забрать с собой этот несравненный цветочек. Я женат, государь, и скажу с гордостью — женат счастливо, ибо нас с супругой связывают вот уж пять лет крепкого благополучного брака, полного любви и уважения, и трое славных сынишек, появившихся один за другим. Боюсь, я несказанно огорчу свою ненаглядную супругу, заявившись после дальних странствий в отчий дом не один, а под руку с юной прелестницей. Моя Фотина не заслужила столь горького разочарования. А поскольку, живя достаточно долго в моей стране, она впитала и соответствующие нравы, и от природы своей женщина суровая, не дающая себя в обиду… У меня есть серьёзные опасения за сохранность мира. Сказано не мной, но верно: «Государи и могущественные сеньоры должны остерегаться раздоров в своем доме, ибо оттуда огонь распространяется по всей стране»… Что же мне делать? Спрятать несравненную Кекем от взора и слуха жены? Это означает — лгать, а ложь противна всей моей сущности. Я оказался в сложном положении, государь, как тот знаменитый ишак из басни, оказавшийся меж двух копён сена и, в конце концов, околевший с голоду.
— Так что тебе мешает пощипывать от обеих? — посмеиваясь, предложил султан. — Я, конечно, слыхивал, что у вас во Франкии женщинам дано слишком много воли… Впрочем, ты привязан к жене, это многое объясняет. Но покажи ей, наконец, кто в вашем доме хозяин. Не хочешь войны — откупись подарками; хорошие ковры, наряды и драгоценности любую фурию превратят в ангелицу. Неужели тебе не приходилось делать этого раньше?
Бомарше вскинул честнейшие глаза образцового семьянина.
— Нет, государь. Я не скуп на подарки, но мне никогда не приходилось покупать её расположение.
И добавил твёрдо:
— Когда мы женились, супруга потребовала от меня клятву: что никогда я не приведу в дом ни второй жены, ни единой наложницы. И я, как дворянин, как честный человек, не вправе этой клятвы нарушить.
— Постой-постой, — оживился Его Султанство. Левый, голубой глаз вдруг нестерпимо засиял. — Да, я вижу, ты говоришь правду. Но как, каким образом ты поклялся о том, чего немыслимо потребовать в вашей стране? Ни один франк не приведёт в дом вторую жену при живой первой, а наложниц у вас нет, только… — Презрительно усмехнулся. — …любовницы. Попался?
— Тут нет ничего удивительного, сир. Дело в том, что моя Фатима — османка. Хоть и принявшая крещение, будучи замужем за первым мужем — я ведь женился на вдове! — но не забывающая заветов и обычаев своей родины. Правда, в большинстве своём эти обычаи касаются сугубо женских интересов, но… Я не мог ей отказать. По её просьбе я поклялся на Коране. Возможно, многие христиане сочли бы для себя это условие несущественным, но, Государь, я чту вашу священную книгу, а потому не нарушу обета, данного в её присутствии. Теперь вы всё знаете.