Любовь была ей недоступна. Нежность, обычные человеческие чувства — всего этого приходилось ей сторониться всю жизнь. Навсегда пришлось запретить самой себе мечтать о тихом и уютном доме, о простой жизни, в которой нет места опасности и кровавой резне.
И от этих мыслей Клэр только еще больше свирепела, и жажда крови просыпалась в ее разуме все чаще. Все яростнее рубилась она в боях, не щадя ни себя, ни врагов, желая утопить весь мир вокруг себя в страхе и крови, все жаднее ее команда грабила, не оставляя даже крохотной частички золота побежденным. Из ушей вырывались серьги, с пальцев стаскивались кольца… Да только грабеж и разбой не мог потушить живущей в ее сердце боли. И вечерами, пересыпая с ладони на ладонь звенящие монеты, Клэр тихо плакала, понимая, что имея в этом мире все, она не имеет власти над собственной судьбой и тело ее ей неподвластно.
Сколько раз она искала в бою смерти! Ни от одного, даже от самого рискованного дела, она не отказывалась, и чем опаснее предстоял налет, тем с большей горячностью она бралась за приготовления к нему. Имя безжалостной Клэр Непокорной заставляло торговый люд плохо спать ночами. Прочие пираты побаивались ее, потому что не единожды она вызывала на поединки самых отпетых мерзавцев — за косой взгляд, за неловко брошенное слово, не говоря уже о неуважительном смехе. Женщина! Что она может? Клэр не вступала в споры. О ее возможностях красноречиво говорил ее клинок, пронзающий сердце противника, изумленными гаснущими глазами глядящего на хлещущую из груди кровь.
Саму же ее сталь щадила; смерть, словно издеваясь над Клэр, упорно обходила ее стороной, и ни одна сабля не посмела подарить девушке свой поцелуй. Погибнуть в бою — что может быть лучше? Выстрел, укол стали в сердце — и душа отлетает туда, где ей уготовано место. Но смерть издевалась, обходя Клэр стороной. Скалила свои искрошившиеся зубы, костлявыми пальцами пригребала к себе ее верных матросов, канониров, помощников — а ее оставляла на потом, отодвигала, заставляла страдать в мучительном ожидании.
А бояться было чего.
Каждый новый приступ был все сильнее и глубже, и после, отходя от боли и страха, Клер чувствовала, что тело ее становится все слабее, жизнь потихоньку, по капле утекала из него. И наступали тягостные раздумья — а дальше что?! Неподвижность? Немощь? Медленное мучительное угасание? Только не это! Клэр видела немало калек и больных, не способных двигаться. Они лежали под палящим солнцем, на любом базаре в любом портовом городе их было предостаточно. Рядом с ними ставили чашку, куда сердобольные люди кидали монетки на пропитание, и несчастный калека не мог даже защитить свои скудные заработки, если какой-нибудь вор, пробегая мимо, вздумает опустошить чашку, высыпав ее содержимое себе в карман.