Но, главное, стенокардия оказалась подлой и упрямой, боли никак сниматься не желали, несмотря на все уверения дамы, будто она «буквально» возродилась. И Ани начала подозревать, что без госпитализации тут никак не обойтись. А это было не слишком хорошо: утро, в больнице не до приема «свежих» пациентов, других, насущных дел хватает. Сколько бабушка прождет, пока ее осмотрят, неизвестно и чем за такое небрежение отплатит вот эта стенокардия, неизвестно тоже. В общем, ничего приятного, зато плохого целая куча.
— Все-таки вам надо выпить чаю и непременно с брусничным вареньем, — убежденно заявила дама в очередной — десятый, наверное, — раз. — Что вы надо мною сидите, барышня? Понимаете ли, грудная жаба со мной не первый год, знаю я ее натуру. Минут через двадцать все пройдет. Я полежу, оно и пройдет. Что ж вам высиживать? Пойдите на кухню, я сейчас объясню, где у меня и что…
— Да нет, спасибо, — вымучила улыбку Ани, жестким опытом отученная по чужим квартирам шастать, — я уже напилась.
Сатор еще раз посчитала старушкин пульс, встала со стула, к кровати придвинутого, отошла к окну, за которым покачивалась мокрая века пожелтевшего клена. Ветка будто увидела ее, тихонько стукнула в стекло. Анет вздохнула и отвернулась, легонько задев локтем кабинетный портрет[5], стоявший на краю секретера. Пришлось наплевать на ноющую поясницу, нагибаться и поднимать. А подняв и перевернув портрет, как стояла, так и застыла.
— Согласитесь, я была хороша? — не без кокетства, но все-таки смущенно поинтересовалась дама, приподнимаясь с подушек.
— Угу, — буркнула Сатор, не придумав ничего умнее.
Старушка в молодости и впрямь отличалась миловидностью, хотя на гувернантку была похожа еще сильнее, чем сейчас: строгий узел волос без единой высвобожденной прядки, темное платье, воротничок под горло и ни намека на драгоценности. Вот только Анет поразила не сидящая в громоздком старомодном кресле женщина, а стоявший позади нее мужчина. Собственно, никакой это не мужчина был, в смысле, не посторонний мужчина, а вовсе даже дядюшка Лангер собственной персоной. Только моложе лет на тридцать. И руку на плече «гувернантки» он держал так, как не держат коллеги или, допустим, друзья. Ани не могла бы сказать, что в его позе было эдакого, но вот как-то сразу понятно: любовники они. Но не супруги — это тоже понятно.
Может, дело в цветах, которые дама на коленях держала? Или в очень довольной улыбке дядюшки?
— А кто это с вами? — выпалила Сатор, но тут же исправилась. — Извините, это не мое дело, конечно.
— Отчего же? — улыбнулась дама, которой на самом деле наконец полегчало. — Видите ли, это мое самое большое огорчение. Даже я бы сказала, самое большое разочарование.