Степанида бережно разглядывала снимки и грустно улыбалась. С одного из них на нее глядела та самая Евдотья Ильинична, только лет на десять старше. Раздобревшая, пышная, но тем не менее, очень красивая. Ее добрая, ласковая улыбка была такой же, как запомнила Степанида. Косы, рыжими распущенными волнами свисали почти до пола. В руках женщина держала вышивку, словно ее оторвали от занятия в момент съемки. Эта фотография была сама потрепанная и измятая, видно дед часто ее разглядывал или даже, носил при себе.
Там же нашлась свадебная фотография, где молодая, тощая Евдотья, стояла за руку с усатым, высоким мужчиной, в котором Степка с трудом узнала деда. Дед одет в солдатскую форму, а бабушка в простенькое светлое платье, неопределенного цвета. Но, несмотря на бедность нарядов, лица у обоих были до того счастливые, что у Степки в глазах запекло.
— Ох-ох-хо, была любовь, да вся сгинула, — печально охнула под ухом охоронница и Степанида не сдержалась. Заревела, слезы по щекам размазывая. Стало жаль их, деда с бабкой, любивших друг дружку столько лет и по воле несчастного случая, разлученных.
— Л-лукерья, она с-сказала, всю в-войну его ж-ждала…
— Правда истинная, — подтвердила Лукерья.
— А у н-нее, что, н-не было в-великолепной с-семерки?
— Жёнихов, что ль? Как не бывать? Усе семеро!
— И ч-что, как ба-бушка в-выдержала? К-как выбрала? — всхлипывала Степка.
— Так, а чаво, она девицей была, не то, что… — и прикусила язык.
— Не то, что я? Да? Ты это хотела сказать? — взвилась женщина. Слезы тут же прекратились.
— Ой-ой-ой, обидки. Ты вопрошала, я ответ держала! Коли молодка честная, страстюшки не хлебнувшая ишо, то ей пустяшнее снесть поверку.
— Честная, а я брехуха, по-твоему? — обиделась Степанида, фотографии на место сложила и вернулась в кухню.
— Не серчай, хозяюшка, — более ласковым голоском защебетала охоронница, сообразив, что ляпнула лишнее, — нетронутым девицам взаправду, не свербит.
— Блин! Лукерья, уж лучше молчи!
— Язва, она, — подал голос Егорыч, — завсегдась такая.
— Потатуй! — крикнула Лукерья.
— Ори-ори, аки непраздная!
— Королобый!
— …
— Баламошка!
— …
— Ерпыль!
— Тьфу! Уймись, беснАя! — разозлился Егорыч и с потолка пыль посыпалась. Пришлось Степке вмешаться.
— Народ! Мне работать надо!
— Усё-усё! — тут же затихли охоронники.
Сосредоточилась Слагалица, руки на клавиатуру возложила, зажмурилась. Отрешилась от всего, представив вновь Зойку. Девушка воскресла в памяти худая, с грустными-грустным глазами. Права была бабушка Евдотья, когда говорила, что женские беды ближе. Заныло сердце от переживаний, словно от своих собственных, глаза слезами наполнись, едва сдержалась. Тяжко Зойке, беременная, напуганная, без поддержки.