— Вясяткой я была. — рассеянно ответила ему, умолчав о том, что и по сей день Васяткой оставалась. Дядька не любил что-то менять.
Вдумчивое молчание Змеев отвлекло таки меня от сражения. Да и смотреть там было уже не на что, Илья, неловко державший меч в левой руке мог считаться уже заведомо проигравшим. Кощей хранил на лице выражение смертельной скуки и это раздражало. Богатырь вон, воюет, старается, а этот даже вспотеть не удосужился…
— Что не так? — спросила я, не в силах игнорировать настолько внимательные взгляды.
— Ты же царевна. Как царевну можно было Васяткой звать? Кто осмелился?
— Воевода батюшкин. Он и верхом меня ездить учил, и стрелять.
Лица Змеев, пытавшихся осмыслить неожиданную информацию я решила считать наградой за все мои злоключения и невзгоды.
В этот счастливый час, на исходе дня приключилось две победы. Не очень значимая победа Кощея над богатырем, и моя блистательная — над мировоззрением двух чешуйчатых братьев.
Илья уезжал один, оставив Марьку мне.
Я порывалась спуститься, чтобы хоть раны богатырю помочь перевязать, но меня не пустили. Боялись, видимо, что вскочу на могучего коня да и ускачу от них в алеющий закат.
— Сам справится. — проворчал Горыныч, все еще не сумевший представить, как я, в образе исконной царевны, во всех своих сарафанах, с косой да в кокошнике, пытаюсь стрелять из лука. Ну не мог он помыслить, что для этого я в мужскую одежку наряжалась и волосы туго заплетала, чтоб не мешались.
Чтобы я не рыпалась, пока Илья у ворот возится, Тугарин на всякий случай меня за плечи приобнял. И стояла я бледная, растрепанная, с не до конца отмывшимися разводами чернил на лице, в чужом, не по размеру подобранном платье, и смотрела как от ворот, вдаль по дороге уезжает моя надежда на спасение.
И горевать по этому поводу не думала.
Только…странно немного было. Если Кощей даже с Ильей Муромцем справиться в силах, то что же за беда в его жизни приключилась, которую он сам побороть не может?
И если не может он, то кто сказал, что смогу я?
Глава 5. О змеях, родственниках и угрозах
Домовые оказались неуступчивыми, упрямыми, неподкупными… просто невообразимо верными. Настолько верными, что мне становилось грустно от их молчаливого укора.
На все провокационные вопросы они отмалчивались, а когда я заговорила о варварских условиях труда, и о том, как сложно, должно быть, приходится им без простой человеческой благодарности, вручили пирожок (видать, чтобы замолчала уже) и выставили вон из кухни.
Я бы, наверное, обиделась, но пирожок оказался слишком вкусным.
Уж чего у домовых было не отнять, это дара так сговориться с продуктами, чтобы приготовленные из них блюда были диво как вкусны.