— Но он же в меня стрелял, — подала я голос, озадаченная этим фактом. Он эе правда стрелял в меня и если бы Кощей беду не почуял, если бы не оттолкнул…представить на месте бездыханного царя бездыханную себя получилось с ужасающей легкостью.
— Времени у меня не было, а ты стояла, — тут же, с охотой отозвался Иван, — и без того на болотах время потерял, покуда сойти с них на верную дорожку пытался, а защита Марьина на оговоренный срок назначен, коли по истечении срока я все еще на землях Кощеевых буду, ничто мне уже помочь не сможет. А ты все стояла, пути стреле не давала…
— И потому ты меня убить решил. — сухо отозвалась я, все еще видя себя там, на полу, с истаявшей стрелой в груди.
— Не убить, Марья обещала, что стрелы ее людям не страшны, они силу нечистую уничтожают, тебя бы эта стрела насквозь пролетела, ничуть не навредив…
— Всех они уничтожают, не видят разницы между тем человек перед ними, или нечисть. Для всех опасны, — перебил его Аспид брезгливо поджимая губы, будто даже говорить с царевичем ему было гадко…впрочем, может и было, — кроме того, в чьих руках лук находится.
— Сбежал-то чего…герой? — поджимая губы, спросил Тугарин с презгливой злостью разглядывая моего трясущегося женишка.
— Не выдержал героичности своего поступка. Простейший человеческий инстинкт — бежать от наказания, — выплюнул Горыныч.
Я сморгнула, прогоняя видение своей смерти и почти пропустила слова Змея мимо ушей невольно, не без страха и глупой надежды следя за Кощеем, тайно ожидая, что он сейчас шевельнется — не желало вмещаться в меня осознание царевой смерти. Слишком легко ее приняли Змеи, пусть и с горечью, но спокойно, как большую беду…но смерть государя не была большой бедой — слишком мелким и несерьезным казалось это означение для приключившегося горя.
Вот только не одну лишь радость испытала я, когда рука Кощеева все ж таки дрогнула и он первый, неслышный вздох сделал.
— Горыныч, — сиплым от ужаса голосом едва слышно позвала я, отчаянно путаясь в чувствах. Радость моя была безумной и слишком тесно соседствовала со страхом.
Занятые обсуждением приговора царевича, меня не услышал ни один Змей. Зато услышал Кощей.
Глаза он открыл резко, слишком уж резко, чтобы это не вызывало колючего холодка в животе, повернул голову ко мне и я окончательно забыла, как дышать. Зрачок его горел красным, неживым огнем, побелевшие губы были плотно сжаты, кожа на скулах посерела и натянулась, черты заострились, лицо вытянулось, нос удлиннился.
— Аспид, — еще раз позвала я, чувствуя, как меня душит паника.