— Мы не трусы, чтобы прятаться, — волчонок вскинул голову, глазёнки переливались обидой, — что бы злое ты не чуял, мы для того и сидим в Гэродище, чтобы его не впускать!
— Точно как отец. И слова те же. Вот что, сорванец. Папка твой — болван. И не гляди на меня. Чего насупился? Болван он и есть. Не слушает, что ему светлый ум говорит. А ты, авось, запомнишь. Настанет час, когда вы станете слабы. Не сумеете защитить не только людей, но и самих себя. Когда вам понадобится сбежать и спрятаться. Не знаю, многие ли доживут до того дня, когда жизнь станет ценнее гордости. Но некоторые, как и я, сумеют. И тогда вы придёте ко мне. И я укажу вам единственный путь к спасению. И вы послушаете, потому что больше не останется никого, кого можно было бы слушать. Вы придёте к старому жрецу и попросите о помощи. Явитесь в Озёрный Край.
Старый волк умел хорошо прятаться. Если бы он не хотел, чтобы его нашли, след не разглядел бы никто. Но Белогость оставлял знаки. Запах. Сломанная ветка. Лист берёзы под елью. И перед каждым следующим знаком — вёрсты. Человек бы не нашёл. Хорошо, что Серый не человек.
Логово у него всё-таки было. Оборотни не разделяли свои сущности. Они едины всегда и везде — человек и волк. Вместе и равнозначны. Целое, а не половинное. Потому и дом получился чем-то средним: вросшая в землю, больше напоминающая нору, но всё ещё изба. Молодая поросль, кусты и травы, захватили низкую крышу, приняв её за продолжение поляны. Дверь, хоть и держалась на одной привычке, всё ещё стояла на своём месте, готовая защитить вверенное ей добро, пусть и придётся для этого развалиться до единой трухлявой щепочки
Белогость стоял у входа, опираясь на верный узловатый посох и выжидательно смотрел на Серого, щуря подслеповатые глаза.
— Мои мухоморные пятнышки! Сами себе ищите! — завизжал он диким голосом и замахал исхудавшими тёмными руками.
Серый ошалело смотрел, как сумасшедший старик скрывается за дверью и как делает вид, что его свалявшейся грязной бороды не видно в щели между её досками.
— Деда Белогость? — нерешительно позвал мужчина. — Это я… Это… Ратувог.
Серый не произносил своего настоящего имени очень давно. С тех пор, как перестал быть достойным имени отца. Как не сумел защитить дом, стаю, семью. Как не нашёл сил умереть с честью, а трусливо позволил себя спасти, поверил, что он всего лишь ребёнок. Слабый и беззащитный. И что он не должен больше играть в воина. Что ж, значит, и имя воина не для него.
— Старик никого не знает! — донёсся истеричный голос из землянки. — Старик одинок, брошен! Отстаньте от старика! Он умер, он давно забыт и похоронен!