— Что?
— А вот что, — продолжил довольный привлечённым вниманием молодец, — хватило у них наглости и на будущий год пообещать приехать. Это вот совсем скоро уже получается. Ну не бесстыдство, скажи?
— Бесстыдство, ага, — Серый сошёл с тропинки, чтобы заглянуть под корягу.
Данко пнул посмевший встать на его пути мухомор, стараясь угодить точно в арку сплетённых, словно обнимающихся, ветвей орешника. Промазал, споткнулся и чуть не угодил в заброшенную лисью нору.
— А вот ты на ветке подтянешься? — подпрыгнул и мазнул пальцами ствол.
Серый смерил взглядом хилый отросток:
— На этой, пожалуй что, нет.
— Пф! — презрительно выдохнул приятель, — да я четырежды по два десятка — влёгкую! Побьёмся об заклад?
И, не дожидаясь ответа, неловко запрыгал под ёлкой, стараясь цапнуть высокую ветку:
— Подсади!
— Уверен? — осторожно поинтересовался собеседник.
— Да что я, слабак, что ли? Роста только малость не хватает…
Сероволосый равнодушно пожал плечами: хочешь — лезь, и подсадил.
Хрусь!
Паренёк обиженно отплёвывал мусор, протирал глаза от мелких иголочек и грозил кулаком ни в чём не виноватой и уж точно не предназначенной для подтягиваний ёлочке.
— Может, лучше на берёзе? — Серый протянул спорщику руку, указывая на крепкую стройную соседку оскорбившего его дерева.
— Другое дело!
Оборотень подошёл осторожно, пару раз надавив крепким плечом на ствол — не переломится. На цыпочках дотянулся сам и пошёл считать.
— Раз, два, три, четыре…
— Мама! Смотри, что я принёс! — волчонок с гордостью протянул букет помятых пахнущих ветром полевых цветов — великая редкость в большом городе.
Сероволосому щенку стало семь. Он пытался быть лучшим во всём: быстрее бежать, крепче бить, ловчее карабкаться. Получалось плохо.
— Оставь на столе, — женщина не отрывала взгляда от своего отражения в зеркале, правила и так идеальные косы. Впереди важная встреча, куда тут отвлекаться?
— Мама, держи! — упрямо повторил мальчик.
— Ратувог, иди поиграй с мальчишками. Может, станешь, наконец, походить на отца, а не тратить время на девичьи забавы.
— Пятнадцать, — с трудом выдохнул Данко.
— Двадцать, — сжалился Серый.
Оборотень проморгал залитые потом глаза, подумал, стоит ли быть честным.
— Двадцать, так двадцать, — рухнул под дерево, разминая побелевшие пальцы.
Белки ехидно стрекотали, прячась на самых макушках ветвей. Кажется, они тоже собрались на представление, но открыто болеть стеснялись, делились мнением втихаря. Данко, пыхтя, поднял полный укора взгляд на рыжих хитрюг. А может, смотрел в небо, который раз вопрошая богов, за что ж они его наградили столь непомерной гордостью и ещё более непомерной болтливостью.