— Он всегда был один, — не поднимая глаз, прохрипел Белогость, — и он всё равно остался бы там до конца. Не думай, мальчик, не думай об этом. Думай о жене. Ничего с Пересветом не станется. Ничего хуже, чем с ним уже сталось, — закончил он тихо-тихо.
— Вот, — Данко положил так и не запачканное в крови оружие на идеально чистый стол перед Агнией.
— Выпустил Ратувога, Белогостя отбил, на своих меч поднял.
Ещё двое волков кинули у дверей едва дышащее избитое тело. Пересвет попытался презрительно сплюнуть, да во рту пересохло от крика и обиды.
Агния осторожно провела пальцем по острию, едва не порезавшись. Двигаясь медленно, как во сне, поднялась со своего огромного стула-трона, подошла к любовнику. Стройной ножкой легко стукнула лежащего в бок — застонал: живой.
— Догнать. Поймать. Привести обратно. Не убивать, — особо подчеркнув последнее, приказала она. — Что случится со стариком, — неважно.
Данко покосился на лежащего, но, не дождавшись новых указаний, вышел вместе с собратьями — не стоило терять драгоценное время.
— Милый, зачем же ты так со мной? — она присела на пол рядом с Пересветом, не страшась крови, положила голову ему на плечо. — Ты? Ты столько лет…был…был верен мне.
Пересвет заскулил, но не отстранился, не убрал руки, не нахмурился. Напротив, растянул избитые губы в улыбке:
— Тебе и только тебе. Даже если ты сама этого не понимаешь.
— Ты так похож на него. Но ты — не он. И никогда бы его не заменил. Ты должен был поддерживать меня, — укорила она, как жена после ссоры с неразумными детьми.
— Я сдерживал тебя, — засмеялся мужчина, едва не выплюнув живое нутро, — и всегда буду.
— Да, будешь, — с тоской согласилась Агния.
Волчица с трудом встала. Так, как могла бы встать древняя старуха, живущая на свете куда больше, чем ей было отмеряно.
Подошла к столу.
Обвила нежными ладонями рукоять меча, словно обнимая любимого.
Пересвет понимающе закрыл глаза.
[1] Читатель, который предлагал поставить нерадивых мужей на гречку, поймёт, что это отсылка именно к нему. А вообще в старину действительно было такое наказание: коленями на горох или какую крупу, если не жалко. Считаете, не страшно? Попробуйте — и всё поймёте.
— Апчхи!
Но нос продолжал нестерпимо чесаться.
Холодно, промозгло, сыро… Тут бы ухватить последние крохи сна, сесть, как птице на хвост, и упорхнуть в манящее забытьё.
Но нос продолжал чесаться.
Я спрятала лицо в плащ, согнув колени, чтобы не раскрыть ноги. Упрямая мошка заскакала по волосам. Пришлось открыть один глаз.
Глазу предстали первые тусклые лучи рассвета, тёмно-серое небо, щедро осыпающее несчастных путников чем-то средним между очень мокрым снегом и очень противным дождём, продрогшие деревья, обхватывающие себя тонкими ветками в попытке хоть малость согреться, потухшие и давно отсыревшие угли, клочья сырого тумана и крохотное прыгающее перед заспанной физиономией солнышко.