Пришлось открыть второй глаз. И даже протереть оба.
Солнышко никуда не делось, лишь начало скакать бойчее, норовя присесть на самый нос.
Я осмотрелась ещё раз: тучи; туман; костёр…
Солнышко затрепетало, распустило лучи и попыталось отобрать у меня плащ.
Я вытянула руку: обожгусь?
Солнышко с готовностью цапнуло палец и потянуло на себя, дескать, поднимайся.
— Ммм… Радомир, — сначала я окликнула приятеля едва слышно, но солнышко усиливало хватку, а я звала всё громче, — Радомир!
В ответ — тишина. А ведь Толстый здорово храпел с вечера, Тонкий слегка посвистывал носом, а рыжий шумно ворочался. Даже привычно бесшумных сторожей удавалось расслышать: оба шептались; сначала друг с дружкой, потом во сне. А сейчас — ни звука.
Одним махом скинула ставшие лишними плащи-одеяла, наотмашь ударила настырный огонёк, кинулась к другу… Живой! Бледный, редко неглубоко дышащий, точно из сугроба его достали, но живой. Толстый и Тонкий такие же. И охраннички (тоже мне, работнички!).
Упрямая щепоть света выбралась из-под вороха тряпок, фыркая, как недовольный ёж. Подлетела к ближнему спящему и затанцевала прямо на его лбу, привлекая внимание.
— Ах ты, гадёныш!
Солнышко оказалось ещё и шустрым. Я сгребла в кулак лишь рыжие вихры, а настырное существо ускакало на край телеги.
— Стой, паршивец!
На оглоблю, с неё — на кочку, с кочки — в ямку и за дерево. Я неслась следом, на чём свет стоит ругая вредную блестяшку. Поймаю — раздавлю!
Куда там! Солнышко обогнуло ствол высоченной — макушки не видать! — ёлки, плюхнулось в кучу прелых листьев, прошлёпало по луже, встряхнулось и нырнуло в облако тумана. А туман — любому туману туман! Молоко! Ступишь в такой, ног уже не разглядишь. И кто его знает, не притаился ли у земли ядовитый змей, не расставил ли ловушки для беззаботных путников леший, не ждёт ли добычу болотная бочка. Я ступила не задумываясь, пока ещё виднелся то тут то там вспыхивающий огонёк.
Густой пар обволакивал ноги, прикусывал голодным котёнком, точно сами тучи спустились подремать с неба на землю. Сапоги, благо, добротные и непромокаемые, шлёпали по воде, всё сильнее увязая в грязи. Та чавкала, крепко хватала ступни, не желала выпускать, следы тут же наполнялись водой — обратно уж не пройти. Когда я поняла, что забрела в болото, и решила бросить всё и топать к лагерю, проклятый огонёк замерцал по правую руку. Я наклонилась нащупать какой камень или палку, но только запачкалась, брезгливо вытерла тину о штаны. А солнышко показывало лучи уже слева. И впереди. И позади тоже. Ой, мамочки! Зачем это я за ним увязалась?! А огоньки приближались, окружали, как опята после ведьминого хоровода