- Не придут дружки, не надейся. – показал свои редкие зубы толстый лысый охранник и угрожающе помахал перед носом любопытного дубиной.
- Брата ищу!
- Теперь брат раскаяния не принимает. – громко загоготали охранники.
- Не каяться, просить хочу.
- У меня попроси, добавлю. – здоровяк замахнулся, чтобы приложить наглеца палкой, но раздался голос:
- Хочешь счастливчика Птицу утянуть?! – ехидно спросил Долон и, не дожидаясь ответа, отошел от него прочь.
- Счастливчик - мразь подлая, грешно уйти, оставив эту сволочь. - у кричавшего задрожал голос, но он продолжал кричать, опасаюсь, что Брат отойдет далеко и не услышит его. – Он доберется до Насара, придет жене мстить, а потом оберет ее! Мои потом побираться будут! Найди его! Прошу! – уже рыдая, просил Чов, взывая к Долону.
- Чего соплю пускаешь! Грабить, убивать - храбрецы, а как поймали, спасите? Тьфу. Пусть получат то, что ты другим дал. - глумился над ним шутник-конвоир, которого забавляло запоздалое раскаяние разбойника.
Не смотря на поздний ночной час по обочинам дорог стояли жители. Они настороженно провожали взглядом идущих и шептались вслед. Лишь изредка кто-то осмеливался бросить в приговоренных законопреступников камень или пожелать мучительной смерти, потому как при брате открыто глумиться опасались.
- Что б вам, скоты, руки поотрывали! – зло крикнула какая-то женщина и швырнула камень, метко попав рыдавшему Чову в висок. По его лицу струйкой потекла кровь.
Под покровом глубокой, темной ночи Мит не разглядел женщину, но ее голос ему не понравился. Он не защищал приговоренных, но орущая была ему противна. Раздражал ее противный голос, злобная ругань и опасение, что она оглушит кого-нибудь и придется раненного тащить на себе. Мужчина не успел гаркнуть, чтобы она закрыла свою луженую глотку, как Долон резко повернул в ее сторону и, хищно скалясь, зашипел:
- А тебе какую? Которая краденое брала или на которой кольцо носишь?
Женщина замерла с открытым ртом и захлопала глазами.
- Это не правда! Я не знала! – завопела она, чем разозлила Брата еще пуще. Он кивнул головой и два охранника, подхватив ее под руки, вытащили из толпы и, грубо толкая и пиная, погнали вперед. Испуганная таким поворотом толпа растворилась в темноте почти мгновенно, как крысы с темном чулане, и улицы опустели. Голые глиняные стены, залитые печальным лунным светом – это все, что теперь встречалось на их пути. Стало пустынно и почти спокойно, но тишину нарушали отчаянные женские вопли.
Обогнув окраинный жилой квартал, процессия остановилась перед обширным пустырем, занесенным песком. Кроме огней стражи света не было. От мрачного вида черных песков, скудно освещенных луной и тоскливого воя свободно гуляющего ветра у приговоренных исчезли последние остатки бравады. Вместо наглых отчаянных злодеев стояли жалкие напуганные трусы с трясущимися ногами, которые принялись отчаянно до хрипоты орать, когда их стали отвязывать от жерди и тащить к выкопанным ямам. Тем, кому посчастливилось отделаться наказанием плетьми и палкой, сбились в угол и со страхом наблюдали за происходящим.