Не спать! Не спать…
А вдруг все вокруг — просто наваждение? И не он на самом деле корчится в громоздком и тесном теле на балке, а кто-нибудь другой?
Зажмуриться. Крепче. Попытаться проснуться.
«…повторяй за мной, — донесся вдруг откуда-то из глубин памяти знакомый, родной голос: — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…»
«Мам, это тарабарщина, я не понимаю», — недовольно скривились губы.
«Тогда давай на русском, хорошо? Только обязательно, Андрюшенька, обязательно!»
Видение поплыло и выплюнуло его, беспомощного, в темноту реальности, где перед лицом по-прежнему болтался на цепочке пустой сосуд. Пока ещё пустой.
Андрей напрягся, хватаясь за воспоминание.
«…Ибо ангелам своим заповедает о тебе охранять тебя… — летел из прошлого мамин голос, — на всех путях твоих…»
— Ангелам! — вырвался из груди хриплый отчаянный крик. — Зар, помоги!
— Молчать! — удар обрушился на лицо, и голова мотнулась, а шея едва не переломилась.
— Быстрее! — шипела Белфегор.
И тени вокруг сгущались, и нещадно коптили свечи, и горький дым от шести обезображенных крыльев разъедал горло. Андрей давился словами и звуками:
— На руках… понесут тебя…
Еще удар. И еще.
Он уже не чувствовал боли, словно постепенно утрачивал отношение к собственному телу и дергался в нем, кувыркался и скользил, скребя пальцами, цепляясь за собственные руки изнутри и не находя ни выступа, ни трещинки. С неумолимой силой его потащило вверх. Сопротивляться не осталось сил, и только слова, горящие на губах на грани помешательства, как будто уплотняли телесную оболочку и удерживали.
— …ангелам своим заповедает о тебе… — не сдаваясь выталкивал Андрей онемевшими губами. — Ангелам своим… ангелам…
Смысл утрачивался. Нить жизни истончалась, готовая лопнуть в любой момент.
— Ангелам… — выдохнул Андрей в последний раз.
И вокруг сомкнулась чернота.
* * *
Боль выдернула его из милосердного небытия.
Ему чудилось, будто он провисел на столбе — в агонии — целую вечность. На губах запеклась кровь, она стекала по подбородку и вязкими нитями капала на грудь, пропитывая веревку. В предсмертном бреду слышались крики и звуки борьбы, но они уже не трогали его, не интересовали, не вызывали иллюзий о спасении. Поздно. Непоправимо поздно. Теперь он навечно заперт в кошмаре, и пытка продлится до скончания веков…
Сознание снова пошатнулось, раздвоилось, расплылось жирной нефтяной кляксой по поверхности души. Несколько мгновений Андрей раскачивался на мутных волнах обморока, отвлекаемый от полной прострации лишь нестерпимой каленой болью.
И вдруг молния — ослепительная, чудовищная — вспорола мрак.