— Да уж ясное дело, другая! А ты, стало быть, прозорливый? На кофейной гуще гадаешь, или кто сверху докладывает?
— На кофейной гуще цыганки гадают.
— Расскажи.
Ангел покачал головой.
— Почему?
— Вероятностей несколько.
— И все не ахти, да? Но ведь если знаешь, где упасть, можно и соломки подстелить? Предупредить, как-то повлиять, перенаправить — нет?
— Пытаясь избежать чего-то, именно к тому и приходишь.
— Получается, чтобы мы ни делали, все тщетно?
— Промысел Божий не зря существует, — Азариил вернулся на проторенную дорожку постных проповедей. — Смерть Варвары лишь выглядела случайной и нелепой, на деле же была лучшим из возможных исходов. И так происходит каждый раз, когда люди отвергают промысел, самовольно вмешиваются в него или упорно просят желанного, но неполезного для души.
— Зачем же ты ее воскресил?
Ангел ответил не сразу, а когда заговорил, в голосе слышался непривычный надрыв:
— Смертность, горе, страдания — заразительны. На Небе нет ни потерь, ни печали, ни страха, но когда погружаешься в земную жизнь, невольно проникаешься человеческими горестями. И сочувствуешь. И стремишься там исправить, здесь помочь.
— Так помоги Варе.
— Не властен я.
Азариил бесцельно вертел в руках буран.
— А ведь ты за нее переживаешь, — Андрей посмотрел на него испытующе, пытаясь поймать ускользающий взгляд.
— На мне лежит ответственность: я взял на себя смелость просить о ее возвращении к жизни.
— Что-то я себе на этой табуретке всю пятую точку отсидел, — Андрей поднялся из-за стола. Наведался к холодильнику и извлек с верхней полки ещё бутылку пива. — Пошли на диван.
Ангел не заставил себя упрашивать: послушно сгреб со стола свой драгоценный буран и двинулся в комнату.
— Располагайся, — предложил Андрей гостеприимно, воткнул штепсель от гирлянды в розетку и растянулся на диване, прислонив подушку вертикально к спинке. Скрестил ноги, неторопливо потягивая пиво и наблюдая из-под прикрытых век, как Азариил неловко устраивается рядом, копируя позу.
— Ну как?
— Удобно, — ангел поерзал. Запрокинул голову и поглядел наверх, на растянутую по стене мигающую гирлянду.
— Пива?
— Я не нуждаюсь…
— Ладно! Расскажи все-таки, — благодушно щурясь, попросил Андрей, — как там, на Небесах?
— Благодатно.
— А еще?
— Свободно.
— Никаких ограничений за исключением одного: нельзя отправиться на землю или помыслить о неповиновении. Да?
— Подобные желания нас не посещают.
— Расскажи это Люциферу и его последователям. И Аваддону. И тому, который спутался с бесами.
— Они отщепенцы.
— И много вас?
— Бесчисленное воинство. Мы не знаем телесных ощущений. Холод, боль, удовольствие — для нас эти слова лишены окраски. Мы разделяем их на позитивные и негативные, но не все они имеют одно значение. Многозначность сбивает с толку. Можно плакать от счастья или смеяться до слез, иногда наслаждение граничит с агонией, а лед обжигает. Противоречий не разрешить, и каждое новое запутывает картину еще больше.