— Что, родной?
— Это ангел, да? Как на картинке?
— Как на картинке, — глухо повторила старуха. Потом опомнилась: — О чем ты толкуешь!
— У него крылья, — мальчик задрал голову, и на его худом личике отразился такой непосредственный, искренний восторг, словно он действительно наблюдал нечто недоступное. Его глаза сияли, и Андрей внезапно подумал, что это сияние — отражение ангельского блеска.
— Разве не видишь? У него крылья! — мальчик рассмеялся и захлопал в ладоши. — Ты настоящий ангел, да? Правда-правда? Настоящий?
Азариил выглядел растерянным, даже испуганным и каким-то ранимым, будто человеческий ребенок своим звонким восторженным смехом разбил его броню и обнажил… что? Душу?
— Настоящий, — с тихой покорностью согласился ангел. И улыбнулся. Впервые.
— Какие огромные крылья! — пролепетал малыш. — Выше деревьев, смотри!
— Хватит болтать, — сердито одернула старуха. — Беги в дом. И вы пойдемте, пойдемте.
Она первой зашаркала по бетонному полу двора, ничуть не сомневаясь, что гости не отстанут.
— Что за представление ты тут устроил? — недовольно проворчал Андрей, когда они поднимались по деревянным ступенькам. Лицо Азариила все еще светилось, преображенное теплой, неземной улыбкой до неузнаваемости. И Андрей вдруг с обреченной неотвратимостью осмыслил пролегавшую между ними пропасть: и собственную никчемность, и убожество своей жизни… Это осознание ошеломило, и ответа на глупый вопрос он не расслышал.
В доме было не прибрано, но тепло. Пахло плесенью и мышами. Пока раздевались, старуха, не задавая вопросов, собрала кое-что на стол: сыр с хлебом, холодную вареную картошку, банку самодельного яблочного сока. Водрузила на газ эмалированный чайник, весь в ржавых потеках, и уселась на табурет.
В маленькой кухне было тесно, и Андрей с Варей толклись возле умывальника, деля мыло.
— Вы даже не спросите, откуда мы, — не выдержал Андрей, комкая полотенце.
— Из Москвы, родной, — сказала бабка. — Художник ты и молодой повеса, безбожник, сирота, а теперь еще и бездомный. Кровь на тебе…
— Какая кровь?.. Я за всю жизнь пальцем никого не тронул.
— Ты-то нет, да женщины твои — потерянные, несчастные души. Своих-то деток беречь надо, а не губить в утробе.
У Андрея отнялся язык.
— Было, было безобразие, — покачивая в такт словам головой, пробормотала старуха. — Тьма у тебя внутри, пустота и боль, на погибель себе живешь. Не постишься, не молишься, беззаконий за собой не видишь. А злую язву на душе твоей никому не вылечить. Тут только всецелое покаяние поможет, только Господь: Кто попустил, Тот и избавит.