— Я предупреждал, что Господь не берет взяток.
— Да дался мне твой рай! — Андрей отвернулся и замер, сжимая губы от бессилия и досады.
— Не нужно чувствовать себя ущербным, — снова зазудел Азариил.
Взять бы его за шкирку и вышвырнуть под дождь, пусть катится, откуда явился, и не допекает нравоучениями.
— Я и не чувствую!
— Правда? — Зар подступил вплотную к кровати и положил куртку на деревянную перекладину спинки. От него вновь повеяло этим душераздирающим запахом, упоительным и холодно-свежим, словно Андрей вдруг очутился где-нибудь на Эвересте, в вечных снегах. Слова о личном пространстве застряли в горле, потому что поднять голову вдруг стало невозможно. Андрей ощутил себя стоящим на коленях, понурым, прижатым к постели непонятной, пугающей тяжестью. Ангелы — чтоб их! — вовсе не белые и пушистые создания, раз одним своим присутствием умудряются вызывать в груди такую сумасшедшую какофонию чувств. От ангелов хочется отшатнуться, потому что их близость тычет тебя носом в собственное истинное отражение, и никакие уловки не помогают. Ангелы жестоки.
— Ты достоин. Нет причин для самоуничижения, поэтому я согласен.
— На что? — не понял Андрей, с трудом поднимая голову.
— Показать, — поколебавшись, произнес Азариил тихим, дрогнувшим голосом. И выглядел при этом так, словно шел на расстрел.
— Слушай, не нужно одолжений… — начал Андрей и запнулся под осуждающе-суровым взглядом. Стыд жаром прилил к щекам. Он уже ничего не соображал, лишь инстинктивно догадался, что ляпнул лишнее, и вырванное из недр души искреннее сожаление охватило все его существо. Он не мог врать, не мог прятаться, не мог назвать чудовищный стыд легким смущением и затолкать его подальше.
— Я никому не делаю одолжений, — жестко произнес Азариил. — Вместо того чтобы бесконечно огрызаться, стоило бы научиться благодарности.
Он разочарованно качнул головой, сгреб куртку и отвернулся.
— Подожди! — вскинулся Андрей. — Стой. Ты… в общем…
Азариил выжидающе замер.
— Извини.
Ангел как-то сразу присмирел, рука, стискивающая в кулаке воротник, безвольно опустилась вдоль тела, и куртка осела на пол.
— Тогда смотри, — с покорной обреченностью сказал он. И не шелохнулся больше, не добавил ни слова.
Воздух за его спиной уплотнился, наливаясь перламутровым сиянием, из которого медленно, тончайшими, невесомыми линиями и штрихами проступили крылья. Словно невидимый художник взял в руки кисть и нанес полупрозрачные пастельные тона прямо на воздух!
Андрей от потрясения сполз с постели.
Изменились не только новоявленные крылья — Азариил преобразился целиком. Лицо просветлело до пугающей белизны, глаза наполнились первозданной лазурью, и в исходящих от него волнах силы Андрей затрепетал, отпрянул, скорчился на полу, прикрываясь руками. Божественное свечение обжигало, пребывать в нем было мучительно, словно в глубине очерствевшей, как сухарь, души вдруг заворочалось что-то живое: слабенькое, немощное, больное, изнуренное и голодное. Оно должно было воспринять поток ангельской благодати, и, впитав, насытиться, но вместо этого, опаленное, содрогнулось в агонии. Как глаза, годами воспринимавшие лишь мрак, слепнут от солнечных лучей, так и омертвевшая душа захлебнулась нестерпимой болью.