У местных мужчин есть некий ритуал — шуршать страницами утром, за чашечкой кофе и вечером, кутаясь в плед и попыхивая трубкой или сигарой — кто к чему привык.
Хорошая добрая традиция мистера Вайтера сыграла мне на руку: я стал обладателем вороха ненужной макулатуры. Среди букв и слов, продираясь через пустые сплетни и вымыслы, я искал тот самый бриллиант, точку, от которой можно оттолкнуться в своих поисках.
Через два дня, после работы, обложившись газетами, я приступил к штудированию прессы. Я почти нащупал нить, когда в дверь негромко постучали.
Я в раздражении хлопнул ладонью по газетным страницам, отчего те разлетелись по всей комнатушке. Шаракан. Убью любого, кто посмел меня отвлечь!
Рванул дверь и замер. Ругательства застряли в горле. Я поперхнулся и сдавленно кашлянул в кулак.
На пороге в сером платье и шляпке, что криво сидела на золотистых кудряшках, стояла мисс Рени Пайн. С распухшим носом. Красными глазами и следами невыносимого горя на миловидном лице.
Рени
Утро началось как обычно — с ворчания миссис Фредкин. Она возилась на кухне и бурчала под нос, высказывая невидимому собеседнику все беды, что свалились на её прекрасную голову.
Привычная, домашняя обстановка, знакомая до мелочей.
— Ваш батюшка, мисс Эренифация, снова не ночевал дома. Совершейнейшая безответственность и наплевательское отношение к своему здоровью! Без ужина и, судя по всему, без завтрака! Скажите мне на милость, зачем я стараюсь, для кого готовлю вкусные и полезные блюда? Напрасный труд и неуважение к моим ранним сединам!
Сейчас она заявит, что преждевременно постарела, связавшись с нашей сумасшедшей семейкой, и потратила лучшие годы своей жизни на людей, что не умеют ценить высокие порывы её добрейшей души.
Иногда мне кажется, что в Герде пропала писательница и драматическая актриса одновременно. Её пафосные речи всегда дышат страстью, и, начиная высказывать обиды и претензии по привычке, она входит во вкус, а под конец даже слезу готова пустить. Или огреть батюшку полотенцем, если он в зоне её внимания вдруг оказывается.
В общем, Герда сетовала на загубленную жизнь, привычно ругала отца, одновременно проворно накладывая пышные оладьи на тарелку и разливая душистый чай по чашкам.
Я поцеловала её в пухлую щёчку и, жмурясь от наслаждения, съела два оладушка, щедро политых сладким сиропом. Тают на языке — и это не комплимент, а чистая правда. Не домоправительница у нас, а клад! Я Герде так и сказала, ни капли не польстив.
Миссис Фредкин зарделась, как солнце на утренней заре, и перестала бурчать.