Нет, у меня, конечно, и раньше были подозрения, что отец мне не родной. Слишком уж ненавидел меня. Не бывает так… Но чтобы вот так запросто это выдать, будто я не человек, а вещь какая-то.
— Так значит, я тебе не дочь? — поднялась с кровати и, скрестив руки на груди, подошла к отцу. — Что ж, не очень-то удивил. Только врать не нужно. И строить из себя благодетеля тоже. Ты не потому меня не выкинул, что пожалел. Просто этот дом, как и бизнес, тебе перешёл от отца моей мамы, которую ты сейчас смеешь называть… Так. Ты, наверное, и женился на ней ради денег, да? А потом, когда она погибла, понял, что свёкр тебя выкинет, потому и взял заботу обо мне на себя. Если, конечно, постоянные избиения и оскорбления можно назвать заботой, — я говорила с ним так впервые. Выплёвывала слова прямо в его ненавистное лицо и презирала этого человека.
Правда, долго звучать моей тираде не позволили. Обжигающая пощёчина заставила замолчать, но лишь на мгновение, пока кожу жгло от удара.
— Правда глаза колет, папа? Ты отдал меня чудовищу! Отдал и ни на минуту не задумался, что он может меня убить или покалечить! А теперь говоришь, что сделал мне одолжение?! Да ты сам монстр! — вторая пощёчина оказалась более болезненной, и я всё же заткнулась.
— Не смей вякать на меня, малолетка! Ни твоей чокнутой мамаши, ни старого жлоба больше нет. Хозяин здесь я! Поэтому слушай и запоминай! Либо ты помогаешь мне вернуть долг Сабурову, либо проваливаешь на все четыре стороны! Всё!
Я отшатываюсь от него, словно ошпарившись кипятком, и пячусь назад.
— Нет… Ты же не…
— Завтра я приглашу на ужин знакомого банкира. Он, конечно, не так богат, как Сабуров, но и ты у нас товар не первой свежести. Делаешь всё, чтобы ему понравиться, и я, так и быть, не выставлю тебя на улицу.
Как же я презирала этого человека. Всегда. Только раньше ему удавалось надавить на жалость, воззвать к моей совести. А теперь мосты сожжены. Этот человек мне никто. Просто мразь, торгующая людьми, как неодушевлённым товаром.
— Плевать я хотела на тебя, твоего старого дружка-извращенца и на этот дом. Он уже давно не мой. Он принадлежит этой подстилке, которую ты называешь своей новой женой. Я уйду. А ты можешь сгнить заживо в своих долгах и этом доме! — выплюнула, словно желчь, скопившуюся во рту, и действительно стало легче.
Ещё одна пощёчина не причинила боли. Лишь всколыхнула застывшую ненависть и я, схватив со стола стакан с его пойлом, плеснула сволочи в лицо.
— Пошёл ты!
Схватив куртку, бросилась к двери, на ходу глотая ком в горле. Не плакать, не плакать! Не показывать этому жестокому миру, как мне плохо. У меня всё наладится, всё будет хорошо. Когда-нибудь… Обязательно.