— Знаешь, — говорит он, — Я и комендант. Мы беседовали с ним. И кое в чем человечек прав.
Такие слова — неслыханная дерзость! Они — словно удар по лицу. По моей репутации, говоря точнее. Если человек прав — значит, не прав я?
Вскидываю голову, пальцы против воли сжимаются в кулаки.
— Забываешься, Пол!
Но он только качает головой и продолжает, чуть повысив голос:
— Ты знаешь положение вещей, Ян. Мы деморализованы смертью Королевы. Истощены и устали. А этот человек пришел не убить. Он пришел помочь. И не только он. Если нам не помогут одни люди — совсем скоро убьют другие. Не знаю, как ты, но… я бы хотел, чтобы у всех нас было хоть какое-то будущее.
Наши взгляды пересекаются. Лицо Пола спокойно, челюсти двигаются, разминая сосновую иголку. И я замечаю, что на моих скулах тоже двигаются желваки. Но я слушаю и не перебиваю.
— Не знаю, что у вас за счеты, — заканчивает свою мысль Пол, — но я почему-то верю ему, — он вытаскивает изо рта разжеванную иголку, смотрит на нее с прищуром, будто изучает. — Вчера я услышал одно слово. Я давно забыл его. Да и ты, думаю, тоже. Это слово — надежда, — Пол щелчком отбрасывает иголку в коридор и заканчивает тихо:
— Оно приятно на вкус.
И улыбается — неестественно и мечтательно. От этой улыбки стальными обручами сдавливает сердце. Словно меня, а не Тория, пытают в сырых застенках Улья. Словно у меня, а не у Тория, тело охвачено огнем лихорадки. И все, что было, что остыло, что спрессовалось в неподвижные льдины — начинает мучительно ломаться и топиться. И я задерживаю дыхание и прижимаю кулак к груди. И ощущаю — бьется. Неритмично. Взволнованно. Не механическое — живое.
— Я поговорю с ним… снова.
Мой собственный голос звучит издалека, будто пробиваясь через закосневшую оболочку моей скорлупы, разрывая онемевшую гортань, как побег разрывает спрессованный за зиму грунт.
— Без пыток? — уточняет Пол.
— Без.
— Тогда я приготовлю лекарство. Думаю, за трое суток удастся поставить его на ноги, — говорит он, никак не комментируя мое решение. Разворачивается и уходит окончательно.
А я стою в своей одинокой оледенелой келье, и слышу, как с потолка капает вода — кап, кап… Так время отсчитывает секунды до наступления нового дня.
"Еще один день, — думаю я. — Что может изменить один день?"
И ошибаюсь.
Он меняет многое.
* * *
Иногда я думаю: вспоминает ли Торий время, проведенное в Улье? Если и вспоминает — то не показывает вида. Лишь однажды я спрашиваю его, почему он решился на такой шаг. Почему пришел ко мне — зная, что его ждет.
— Почему? — повторяет Торий и ухмыляется болезненно, словно на какой-то миг возвращается в те страшные для него дни. — Да потому, что вы долбанные психи! Если б я повел себя иначе, разве ты стал бы слушать меня?