- Ты как со мной разговариваешь? – отец говорил так, словно выплевывал слова. – Ты кто есть? Библиотекаришка? Много гонора для пустого места!
- Вася, не надо, - еле слышно промолвила мама. По голосу было ясно, что она вот-вот расплачется. – Ванечка, вы кушайте, не обращайте внимания…
Ваня кивнул и улыбнулся ей.
- Спасибо, Анна Петровна, все очень вкусно, - произнес он. – Наверно, если бы я был начальником отдела в «Газпроме», вы бы мне обувь протирали, Василий Львович, и считали бы это за честь. Но я всего лишь библиотекарь, коллега вашей дочери. Со мной можно не церемониться.
Раньше Людины бывшие сидели молча, смущенно глядя в тарелки и слушая, как их разносят по косточкам за внешний вид, работу и такие мелочи, к которым даже стыдно придираться – после семейного обеда они заявляли Люде о том, что им лучше остаться друзьями, и исчезали навсегда. Отпор, который дал Ваня, заставил отца опешить. Некоторое время он, не произнося ни слова, рассматривал наглеца, осмелившегося постоять за себя, а потом процедил:
- Да, дочка, ты сделала хороший выбор. Мужичка нашла себе под стать. Такой же нахал… Все, мать! – он хлопнул ладонью по столу и повернулся к жене: - Все! Вместо помощи от дочери будем на старости лет пятый угол от зятя искать.
Люда ощутила, что лицо горит от стыда – ей никогда прежде не было настолько обидно и стыдно. Она готова была провалиться сквозь землю и не сразу поняла, что плачет. Слепо нашарив салфетку, Люда провела бумажным квадратиком по лицу и прошептала:
- Не смей так говорить.
- Ты что-то сказала, дочка? – с обманчивой мягкостью произнес отец.
- Не смей так со мной разговаривать, - уже громче повторила Люда, чувствуя, как внутри поднимается волна протеста. Видит Бог, она терпела слишком долго, и если школьница могла только молчать и плакать, когда ее ругали за четверки, а не пятерки, если студентка иногда осмеливалась оправдываться, когда отец орал по поводу отсутствия повышенной стипендии, то сейчас Люда не собиралась молчать.
Кажется, мама ахнула.
- Не смей. Если не хочешь вести себя прилично, то ты можешь уйти, - отчетливо промолвила Люда. – Нас всех это вполне устроит, мы хотим просто спокойно пообедать вместе…
Договорить она не успела: отец ударил ее так, что на какое-то мгновение в глазах у Люды потемнело. Лицо пронзило болью, щека налилась огнем, а в ушах зашумело: сквозь этот шум Люда услышала, как отец орет:
- А ну пошла вон, потаскуха! Вали в свою шарагу!
Это было настолько отвратительно и страшно, что на какое-то мгновение Люда перестала воспринимать окружающий мир, хотя не потеряла сознания. Это было мучительно стыдно, горько, больно – она окончательно пришла в себя только в машине Вани. Люда захлебывалась в рыданиях, ее трясло, как при тяжелой болезни, и она никак не могла поверить, что все это произошло с ней – настолько диким было случившееся. Пристегнув ее ремнем, Ваня выехал со двора. Люде было все равно, куда он едет – сейчас она хотела умереть.