Когда я была маленькой, ощущение, что папа другой, было как аура, которая появлялась, когда мы ели вместе в ресторанах, или когда он приходил на мероприятия в школу.
«Я в Японии», — я была как во сне, не могла прочитать знак и словно вернулась с этим в детство. Или эта свобода была бонусным эффектом от молока с кофе во мне.
Кваскви указал на тропу.
— Мы отправимся к главному храму, Хондэн?
— Ты читаешь кандзи? — так не честно!
— Всегда полезно знать язык злых правителей.
От этого Кен снова поджал губы. Я мало понимала политику Иных, но он имел в виду, что Совет Японии как-то правил Иными даже в Штатах? Американка во мне была оскорблена.
Дальше на тропе красные хакама подростков пропали за углом в роще. Внезапно во мне выросло желание не упускать папу из виду. Я не знала, было это от предупреждения Кена или из-за пребывания в чужой стране, но я бодро обошла Кена и пошла к повороту, куда увезли папу, попала к низкому желтому зданию с традиционной изогнутой крышей с темной черепицей. В роще деревьев у грязной бетонной стены домик выглядел не так, как я представляла храм.
Мальчик склонился и отодвинул от входа трап, посмотрел на меня и поманил меня жестом, похожим на «уходи», какой я до этого видела только у папы. Большая белая табличка была с кандзи «ча» и «иэ». Чайный дом. Совет встречался в чайном доме? Значит, главный храм был где-то за деревьями. Я поспешила к входу, который был удивительно низким даже для людей из древности, которые были ниже нас, и вошла.
Мужчина ниже моей сестры был в блестящих штанах из искусственной кожи, темная рубашка была расстегнута и открывала мускулистую грудь без волос. Он склонился над креслом-коляской папы. Зализанные назад волосы и солнцезащитные очки низко на его носу придавали ему вид рокабилли, он напоминал танцора из Харадзюку из старого клипа Гвен Стефани.
— Что ты с ним сделал? — осведомился он.
— Простите, но я посмел ввести седативное в самолете, — сказал Кен, встав рядом со мной, чуть пригнувшись из-за низкого потолка. Разговор был на японском, но я едва понимала почтительное обращение в предложении Кена. Видимо, этот мужчина был из Совета. Он был кицунэ как Кен? Рокабилли не вязался с теми японскими мифами, которые я слышала.
Рокабилли медленно вдохнул сквозь зубы — папа так делал, когда был крайне недоволен.
— Так он обезумел?
— Он не безумен. У него бывают ясные моменты. В самолете ему было тяжело, — Рокабилли посмотрел на меня, словно его возмущало, что я вообще заговорила.
Волоски на моей шее вдруг встали дыбом от этого внимания. Я поежилась. Высокая женщина с красивой фигурой прошла в комнату. Ее кожа была белой, как молоко, а волосы блестели, напоминая слоновью кость. Ее глаза были темно-карими, радужка сливалась со зрачками, и от этого глаза напоминали черные прорези на вырезанном остром лице. Она подняла руку, рукав ее асимметрично вырезанного кимоно взмыл в невозможно изящном жесте. Она покачала головой. Рокабилли чуть сжался и притих.